Девочки, поток которых все непрекращается (судя повсему, где-то недалеко только что закончились уроки вбольшой школе длядевочек), косичек неносят, они итак молодые, им нехочется выглядеть моложе, они просто возмутительно молоды, иЛеннокс прав, носмотрю я нена них, ана их рюкзаки. Они уних все разных цветов, ноодной итойже модели, измягкого инежного материала, сдвумя крючками, закоторые их можно повесить наплечи,– сами крючки тоже мягкие, они наполнены иобтянуты тойже тканью, изкоторый сшиты сами рюкзаки, нопри этом, кажется, укреплены стальной проволокой изаканчиваются тупым металлическим наконечником черного цвета. Эти рюкзаки умеют ползать: если поставить их наземлю, они будут ползти затобой, подтягивая себя заэти крючки, сначала один, потом другой. Большую скорость развить они немогут: девочки замедляются, чтобы расстояние между ними ирюкзаками неслишком увеличивалось; янев курсе, узнаютли рюкзаки свою хозяйку, илипередвигаются просто так, наавось. Каждый раз, когда крюк медленно выдвигается вперед, ткань, которой он обшит, натягивается, акогда крюк вбирается назад, появляются складки; так они иползут, подобно слепым черепахам, подобно упавшим сдерева ленивцам спарализованными задними лапами. Посмотри, какие рюкзаки, говорюя, иЛеннокс поддакивает, непосмотрев, какбудто тыщу раз такое видел имысленно находится вбудущем, окотором я могу только догадываться.
Глава6
Опускается вечер, мы уже добрались доцентра, неделового, астарого центра города, где есть гостиницы, рестораны иплощади. Идем котелю, который выбрал Леннокс. Машину он оставил вподземном гараже; явидел, какона опускается встеклянном лифте, ипредставил себе огромную трассу, где пацаны скодами доступа ккаждой машине каждую ночь устраивают гонки.
Наулице много народу, ввоздухе висит какая-то взвесь– мелкие частицы чего-то, что невидимо дляглаз, нопри этом все-таки как-то проявляется. Может, уменя что-то сглазами, но, может, это такой побочный эффект, следствие какого-то другого, необратимого, ноне слишком важного события, потому что неочень важны мы сами. Я еще успел застать постмодернизм (постмодернистские здания нынче защищены законом обохране памятников, какнедавно писали вгазете), иживем мы сейчас впоствремя, пост что-то там, например, постгуманное, причем слово «гуманный» можно рассматривать влюбом значении; антропоцен закончился сразуже, какего открыли, идаже нето чтобы закончился, абыл преодолен. Еще немного– ирюкзаки сами будут ползать вшколу, адевочкам можно будет оставаться дома. Ида, когда я говорил, что опостмодернистских зданиях писали вгазете, я имел ввиду негазету, конечно, асообщение наэкране, газеты сейчас бывают только «ностальжи», настоящие газеты превратились вназвания наэкране, названия маленькие иневзрачные; неудивительно, что они так измельчали: когда они поняли, что немогут угнаться заскоростью информационных потоков, то пустили всю свою пробивную самоуверенность, скоторой раньше объясняли, какустроен мир, нарекомендации, какие книги ты должен прочитать, какие фильмы отсмотреть, закакими сериалами следить, вкаких ресторанах побывать, какие попробовать вина, какие посетить города, какую носить одежду, какие положить полы, какие совершить путешествия– какбудто кто-то кричит приказы тебе наухо, этакий строгий всезнайка иканючащий малыш водном лице, сражающийся смиром заостатки былой зоны влияния.
Газеты «ностальжи» яиногда читаю, перелистываюих, шурша бумажными листами; приятно держать вруках то, что неменяется ежесекундно, то, что остается темже, что ты покупал, настоящую газету, настоящую книгу, нов какой-то момент вещей неостанется, будут одни лишь пиксели. Я буду скучать повещам, потому что я сам вещь. В«Кофе Хабе» наРейнстрат есть газетомат, достаточно вбить любую дату извторой половины двадцатого века– ичерез десять секунд изщели выкатится газета затот день, наеще непожелтевшей, ноуже начинающей желтеть бумаге иформата, который сейчас кажется смехотворно большим, нотогда воспринимался совершенно нормальным. Заказываешь кофе, садишься, раскрываешь газету,– ина глазах утебя выступают слезы. Какраз вчера я прочитал такую, перед тем какидти в«Альберт Хейн», где я почти устроил скандал именно потому, может быть, что только что прочитал эту газету. Непомню, какую я ввел дату, мне пришлось вводить ее заново (выбранная вами дата приходится навоскресенье, сообщила мне газетомашина после первого раза, введите другую дату), нообычно я выбираю восьмидесятые идевяностые годы, когда уменя было много времени, чтобы читать газеты. Ивот раскрываешь ее– видишь нереально устаревшую верстку иколонки давно почивших колумнистов, которых все тогда считали страшно умными,– икоторые сами себя тоже считали страшно умными,– апочемубы инет, если все тебя считают таким умным, непойдешьже ты доказывать всем, что втебе нет ничего такого уж особенного?– ивсе эти новости, которые сейчас уже давно неновости, ноо которых тогда еще незнали, чем все это закончится, да исейчас мы побольшей части этого незнаем, потому что незнаем, кто эти люди игде находятся эти страны, арекламные объявления, особенно они, реклама одежды, иавтомобилей, ителевизоров, все умерли ивсе сломалось ииспортилось, аесли где исуществует, то никто незнает, какэто чинить, иэто нестрашно, ноот самого факта того, что когда-то все это существовало, иногда сжимается горло. Аобъявления окончине, какбудто эти люди еще вчера были живы, арецензии накниги, авторы которых рассчитывали напереиздание, весь этот мир когда-то еще принадлежал нам, ноего больше нет, даже этих забытых писателей хочется прижать кгруди, вместе сколумнистами, одеждой, автомобилями, телевизорами иусопшими. Ачто пришло наих место? Нечто, что принадлежит ненам, нодругим. Повсюду можно увидеть людей запятьдесят, сослезами наглазах читающих натеррасах старые газеты, часто кто-нибудь уже через несколько минут вгневе комкает иотшвыривает газету, ну да, себя я тоже заставал заэтим занятием, я исам так делал, взять хотябы вчера, потому что все это мне слишком живо напомнило часы, которые я провел вгазетном фонде архива после того, какКоманда «А»развалилась, ностальгия получилась двойной, ностальгия вквадрате, ив тот момент это было невыносимо. Каки влюбой другой момент. Ия ногой отбросил скомканную газету, ипошел в«Альберт Хейн», ичуть неустроил скандал, ис покупками впакете отправился домой, ипришел домой, иразобрал покупки, исел вкресло своей матери, БЗЗЗТ, БЗЗТ, БЗТ, БЗЗЗЗТ. Апотом позвонил Леннокс, ивот сейчас я сним еду, вроде вмонастырь, авроде инет. Сейчас мы, кажется, восстановили все события, илия опять что-то забыл?
Глава7
Я отвлекся ине заметил, каки куда, номы пришли, Леннокс толкает стеклянную дверь, мы вгостинице, где, наверное, ипереночуем. Застойкой регистрации темно, какбудто где-то перегорела лампочка.– Настоящее имя писать?– спрашиваю я перед тем, каквводить данные нагрудиатуре робота-регистратора. Ну да, отвечает Леннокс, если только ты нехочешь побыть кем-то другим, носейчас, наверное, уже поздно. Поздно? Да, сколько тебе сейчас, шестьдесят? А, вот ты очем. Робот-регистратор улыбается, каждые несколько секунд он натягивает приветливую гримасу, выражающую терпеливую иронию, ноэто моя собственная интерпретация, это ведь всего лишь прибор, давайте небудем обэтом забывать. Ачто наверняка, так это чтоон, какпить дать, ведет запись всего, что происходит вокруг, включая мой вопрос, писатьли настоящее имя, так что теперь уже точно нет смысла придумывать новое. Я набираю свое имя. Я уже нев первый раз заселяюсь вгостиницу припомощи такого робота изнаю, что это прибор, новсеравно процесс введения моих данных унего нагруди остается наудивление интимным. Былобы неплохо, еслибы принажатии определенного сочетания клавиш робот издавал легкий вздох наслаждения, ноэто слишком фривольно, времена сейчас нете, может оказаться, что это подпадает подпонятие харассмента, ив случае безответственного использования подобных комбинаций тебя арестуют. Спасибо, говорит робот. Называет меня поимени, которое я только что впечатал икоторое иесть мое имя, вот ваша ключ-карта. Он протягивает мне свою бледную руку, какбудто просит милостыню, изщели взапястье выдвигается карточка ипадает ему владонь. Щель выглядит какой-то несчастной, какбудто это незажившая рана отпопытки самоубийства– какбудто роботов уже сейчас неустраивает этот мир, ведь такая щель есть укаждого изних. Мне всегда хотелось сказать одному изних, что резать нужно вдоль, ане поперек, так кровь вытекает быстрее, ноя молчу: легко может оказаться, что они ответят, что уних нет крови, этим нейтральным тоном, закоторым скрывается бездна жестоких насмешек ижелчного сарказма, ато еще могут попросить меня закатать рукав, сказав: да, спасибо, атеперь второй, и, склонив задумчиво голову, покивают, какбудто так они идумали; сними непоймешь, сколько всего они отебе знают, после того какты ввел свое имя. Единственное, начто можно надеяться, так это что им пофиг, аесли нет, то всегда можно что-то придумать; якак-то работал вкафе, так сколько раз там враковине лежало битое стекло,– ночем это я занят, мысленной защитой отприбора?
