Дождь усилился. На западе блеснула раздвоенная молния. Хансард включил «дворники». Они ужасно скрипели.
–Ладно, тогда скажу я. Твой отец – сэр Эдвард Четвинд, верно?
–Ты догадался?– тоненьким голосом спросила она.– Или знал?
–Я не знал до последнего момента,– ответил Хансард.– А поскольку у меня нет денег или манер бизнесмена, это единственное разумное объяснение словам Хью, что твой отец меня бы одобрил. И как только я об этом подумал, я сообразил: «секретарша Лилли» могла знать, что где лежит в кабинете, но ты была там как дома. Ты лгала мне…
–Я правда была там секретаршей, Николас.
–Ладно, лгала только наполовину.
Он помолчал. Она тоже молчала, и он сказал:
–Я не злюсь, просто удивляюсь. Почему ты мне не сказала?
–Потому что он поручил мне за тобой следить.– Голос Эллен звучал почти испуганно.– Велел шпионить за тобой, чтобы ты не разузнал ничего о пьесе без его ведома.
–Так ты…
–Нет! Нет!!! Я ничего ему не говорила, ни слова! Он улетел за границу, а даже если бы нет, я бы все равно… но ты мне теперь не поверишь.
Она готова была расплакаться.
Хансард пытался решить, верит ли ей, решил, что верит, и сказал это.
–Однако лучше бы ты от меня ничего не скрывала.
–Мне так стыдно,– ответила Эллен, и Хансард счел, что должен верить и в это.– Я… мне было весело… Шпионить, притворяться не собой.– Она тяжело сглотнула.– Когда Хью упомянул моего отца, я сразу подумала, что ты догадаешься. Он меня спалил, понимаешь? Оттого я и разозлилась. Прости меня. Хью на самом деле джентльмен. Да, у него развязные манеры, он и в колледже таким был, но он никогда…
–Никогда?
–Ладно, почти никогда,– сказала Эллен.– Николас, тебе есть где переночевать сегодня в Лондоне? В смысле, где ты уже договорился?
–Нет.
–Да,– сказала Эллен.
К тому времени, когда они доехали до Лондона, совсем стемнело и дождь лил как из ведра. Пробежав полквартала до квартиры Максвелл, они вымокли насквозь. Закрыв дверь, Эллен сразу повесила плащ и стянула платье. «И ты твори такожде»
[91], – сказала она. Хансард пожал плечами и тоже разделся.
Максвелл сделала горячее молоко с мускатным орехом и виски. Напиток оказался чудодейственным. Они сидели в пижамах и потягивали его из кружки.
–Время подводить итоги,– сказала Эллен.– Что ты теперь думаешь о Скинской рукописи?
–Думаю, она изображает некоторое событие. Реальное убийство, совершенное кем-то, кого Марло знал. Допустим…
Толстяк сидел в углу чипсайдской харчевни на своем всегдашнем месте, едва различимый в дымном воздухе. Марло подумал, что тот похож на дерьмо не особо опрятной дворняги, о чем ему и сказал.
–И вам здравствовать, мастер драматург,– любезно ответил толстяк.
–Я хочу знать о человеке по имени Дувр,– сказал Марло.– Адам Дувр. Он сказал, что отсюда. Джентльмен маленького роста.
–Вы больше не входите в нашу труппу, мастер. Кое-что должно остаться для мира тайной.
–Смерть – не тайна. Кровь не смывается. Кровь и дерьмо.
–Вот что, мастер Марло, вы не на сцене…
–Нет, не вижу,– сказал Хансард.
–Продолжай. У тебя отлично получается.
–Нет. Персонажи исключительно из моей головы.– Бесполезно делать шпиона толстым и неопрятным вместо подтянутого и безукоризненно аккуратного – он все равно остается Рафаэлем, холодным, надменным, спокойным, что ему ни говори.– Я просто злюсь.
–А ты не можешь разозлиться? Выпустить это наружу.
–Могу, конечно,– сказал Хансард и добавил мягче: – Но не буду, пока в силах держать себя в руках.
–Благородно,– сказала она.– И бесполезно.
–Разум не бесполезен.
–Да, профессор… Твой друг, о котором ты постоянно твердишь,– это он научил тебя не злиться?
–Он лишь однажды разозлился на меня. В смысле, мы часто спорили на смерть, но по-настоящему он разозлился только однажды.
–Расскажи.
–Был очень поздний час. Мы поспорили еще раньше… сейчас не помню, о чем. Кажется, о Германии. О современной Германии и Тридцатилетней войне. У Аллана это была одна из любимых тем…
–Из-за Тридцатилетней войны он не разозлился.
–Да. Я умничал. С Алланом это было опасно – он с закрытыми глазами за пятьдесят шагов мог отличить умную мысль от выпендрежа. Я сказал что-то в том духе, что дело историка – не заниматься политикой, а направлять ее. Обеспечивать преемственность. Я точно употребил это слово – «преемственность». Аллан побагровел. Я никогда его раньше таким не видел. Я подумал…
Возможно, Аллан и впрямь умер от инфаркта, подумал Хансард. И, может быть, майор Т.С.Монтроз просто решил разыграть верховное командование.
–Так или иначе, он взорвался. Сказал: «Черт возьми, прошлое – не убежище, не место, куда прячутся ученые. Это коридор, ведущий туда, где мы сейчас. Все боковые двери закрыты. Единственная развилка впереди. Если вы хотите что-нибудь сделать для мира, вы не можете сделать этого в прошлом и не можете перенестись в будущее. У вас есть только настоящее». Это дословно. Я по-прежнему слышу, как он говорит: «У вас есть только настоящее». А теперь он умер, и я не знаю почему.
Все тело Хансарда напряглось, как сжатый кулак. Глаза и горло щипало. Он нагнулся вперед и всхлипнул.
–Что вы сделали?
Он поднял голову. Ее голос как будто обжег его.
–Долгая история,– ответил он.
–Рассказывайте.
Хансард сказал:
–В Валентайне был один доцент с довольно радикальными взглядами, но Валентайн хочет считаться либеральным… во всяком случае, мы редко поднимаем из-за такого шум. Так или иначе, его застукали со старшеклассницей. Не то чтобы несовершеннолетней, но… Разумеется, раздались требования его уволить. При этом поговаривали, что не он ее соблазнил, а она его. И, разумеется, вспомнили политику. Доводы звучали очень нехорошие. Все это сильно сбивало с толку: независимо от того, хотел ли ты, чтобы его уволили, и наоборот, ты не мог даже понять, отчего этого хочешь.
–А чего хотел ты?
–Я ничего не сказал. Ничего не сделал. Когда он наконец уволился, я выпил две кружки пива на его прощальной вечеринке, вернулся домой и переспал со своей студенткой.
–Это не вся история,– сказала Эллен.
Разумеется, она была права.
Аллан злился, требуя, чтобы Хансард что-нибудь делал.
Рафаэль, весь безмятежное спокойствие и логика, дал ему дело.
