Люди гибнут.
Это и есть вся история? Хансард – историк. Он нашел связь. Никогда прежде он не боялся истории.
–Разумеется, не вся,– сказал он и поглядел на Эллен, такую близкую, такую доступную.
Она соврала ему про себя и обстоятельства их знакомства. Он тоже. Они оба это знают. Что дальше?
–У тебя по-прежнему есть настоящее,– сказала Максвелл, кладя руку ему на плечо.– Ты по-прежнему можешь разозлиться. Настолько, чтобы что-нибудь сделать.
Хансард собирался спросить, что именно, когда она запустила пальцы ему под воротник, а другой рукой начала расстегивать пуговицы на его пижаме.
Он посмотрел на нее. Она поцеловала его в лоб. Ее мокрые волосы упали ему на лицо.
«Что я сделал?» – подумал Хансард. Ногти Эллен царапали ему грудь, голова немного кружилась.
–Это… мой тебе должок?
–Да.
–Ладно, хорошо,– сказал Хансард, хотя она вовсе не спрашивала, хорошо ли это.
Он встал, пока ноги еще держат, и легонько потянул за пояс ее халата.
–Кровать узкая, милый,– сказала она.– Тебе придется держать меня крепко.
Они начали нежно и закончили в полной гармонии. В промежутке была долгая фаза неловких ерзаний, прижимания всей тяжестью где не надо, грубости, которую нельзя объяснить неопытностью или игрой.
Хансард думал: мы скрепляем отношения во всех смыслах, все наши страхи и недоверие, все наше взаимное влечение. Страх плох тем, что тебе нужен кто-то, кого, в свою очередь, можно напугать. Ложь плоха тем, что тебе нужен кто-то, кто поверит. А влечение плохо тем, что ты кого-то приобретаешь.
И это куда легче, чем сказать правду.
Хансард больше не мог думать, потому что тяжело дышал. В темноте, так близко, Эллен походила на Анну. В темноте Анна походила на Луизу. В темноте Луиза старалась не закричать.
Эллен закричала, и Хансард уткнулся ей в шею. В темноте все различия исчезали.
Акт третий. День брандера
Часть шестая. Люди на мосту
Людей расставить нужно на мосту —
Пускай плывущих гугенотов топят,
Расстреливая их из арбалетов
[92].
–«Парижская резня», I, vii
Хансарду снились кладбища, безмолвные под снегом. Он бродил в холоде, отводя глаза от истертых надгробий, чтобы не читать выбитые на них имена, пробирался через сугробы, пока белизна не ослепила его окончательно.
Он проснулся в постели Эллен, лежа на спине. Солнце било в глаза, одна рука и одна нога свисали с узкой кровати, простыня драпировала его, как своего рода тога. В голову прихлынули римские шутки, но он просто встал и прошел в кухоньку.
Она была пуста. И ванная тоже. Хансард натянул трусы и рубашку, на мгновение прислонился к косяку межкомнатной двери и тут наконец увидел записку на кухонном столе. Мелким аккуратным почерком Эллен там было написано:
МОЛОКА НЕТ. Я ОТКАЗЫВАЮСЬ СЕГОДНЯ УТРОМ ПИТЬ ЧЕРНЫЙ КОФЕ. ВЕРНУСЬ МИГОМ.
ЛЮБЛЮ, ЕЛИЗАВЕТА ПЕРВАЯ
Хансард сел на кровать и стал натягивать брюки, когда заметил, что из-под входной двери торчит уголок бумажного листка. Он вытащил записку и развернул. Она была вовсе не аккуратная: корявые печатные буквы толстым черным карандашом.
ДОКТОР ХАНСАРД, говорилось в записке,
ДЕВУШКА У НАС.
У Хансарда заныли пальцы, как будто бумага их обожгла.
НИЧЕГО НЕ ДЕЛАЙТЕ 48 ЧАСОВ, И С НЕЙ ВСЕ БУДЕТ В ПОРЯДКЕ. АЛЬТЕРНАТИВУ ЗНАЕТЕ САМИ.
Он замер. Альтернатива. Аллан. Клод Бак. Альтернатива. Да, Хансард знал. Он глянул на часы. Было 9:43. Как давно она ушла? Ничего не делайте 48 часов. В противоположность чему? Каких его действий они боятся? В дептфордской таверне или старый и седой где-нибудь еще, Кристофер Марло умер века назад.
Хансард глянул в окно, в окна соседних домов. Наблюдают ли за ним оттуда, приставив дуло или нож к…
Хансард встал и задернул шторы. Потом сел на неубранную кровать так, что скрипнули пружины. Звук резанул, как нож в сердце. Он знал, какова альтернатива.
Ничего не делать? Что значит «ничего»? Он пошел на кухню, заварил себе чашку кофе, выпил его без молока. В маленьком холодильнике были сосиски и сыр, батон, немного масла. Хансард начал составлять опись: в буфете две банки супа, пачка хлебцев и две банки апельсинового конфитюра «Типтри», обе неоткрытые. Больше там почти ничего не было, только пара тарелок и столовые приборы. Ему хватит. Два дня он может не выходить. Тем более что и есть не особо хочется.
Он вернулся в комнату, лег на кровать, полежал, закрыв глаза. Ничего не произошло. И к лучшему, подумал Хансард, встал, снова пошел на кухню. Заснуть сейчас значило бы напроситься на кошмары.
Он открыл банку конфитюра, намазал его на хлеб, откусил и не почувствовал ничего, кроме горечи. Кофе тоже отчего-то стал гадким. Хансард пошел в ванную, открыл аптечку, надеясь отыскать хотя бы аспирин, а лучше что-нибудь посильнее.
В аптечке не было ничего. Вообще ничего.
Хансард заходил по квартире, открывая все шкафы и выдвигая все ящики. Там была одежда. И самые необходимые домашние вещи. Но ничего лишнего. Хансард не знал ни одного человека, у которого был бы только один штопор, только один набор баночек для соли и перца. Все столовые приборы были из одного комплекта – ни одной ложки другого вида. Даже стаканы все одинаковые. Ни одной пустой банки.
И вообще никаких глупых мелочей: памятных вещиц, сувениров. Господи, подумал Хансард, да в студенческом общежитии личных вещей больше.
Эллен пела в группе, но в доме не было гитары. Вообще ничего музыкального.
Хансард начал анализировать. Это он умел лучше всего. И анализ оказался до идиотизма прост. Здесь никто не живет. Да, это квартира Эллен – тут ее одежда, у нее есть ключ от двери,– но она здесь не живет.
Хансард сел на кровать, растерянный, напуганный и злой.
Да, подумал он, очень злой.
Настолько злой, чтобы что-нибудь сделать?
Хансард открыл бумажник, вытащил телефонную карту, снял трубку и начал набирать номер. В Джорджтауне было 05:11 утра, но Хансарда это не остановило. Рафаэль не спит. Сон нужен только людям.
* * *
В ситуационном зале Центра командно-штабных игр цифровые часы показывали 10:28 по лондонскому времени и 05:28 по вашингтонскому. На главный экран проецировалась карта северной Атлантики с отмеченными зеленым кораблями. На сей раз то были настоящие корабли: начинался первый полный день учений ГОЛУБОЙ КРИСТАЛЛ.
