У конного двора нас встретил запах лошадей. Палома провела меня внутрь конюшни, в небольшую комнату у главного входа. Там на табурете, сгорбившись, сидела Хуана – ноги скрещены, голова опущена. Пряди светлых волос падали ей на лицо, пока она чинила уздечку.
– Донья Хуана, – Палома обратилась к ней холодно и бесстрастно; вместо того чтобы выставить руки вперед в знак уважения, она оставила их болтаться вдоль тела. Палома переступила с ноги на ногу, как будто готовилась вот-вот бежать.
Если меня она боялась или стеснялась, то Хуану однозначно ненавидела. Это было написано у Паломы на лице – девчонка едва не зудела, чтобы поскорее избежать общества Хуаны. Мне это показалось удивительным, ведь мать Паломы Ана Луиза была достаточно близка с Хуаной.
Увидев меня, Хуана вскинула брови и бесцеремонно заявила:
– Неважно выглядите.
– Здесь кто-то умер, – выпалила я. – Я нашла тело. Скелет.
Хуана замерла.
По пути из Мехико в Апан мы с Родольфо провели ночь в придорожном постоялом дворе. В одиночку он мог бы проделать этот путь за один день – верхом на лошади, как гонцы, но экипаж ехал медленнее. Чтобы вернуться к дороге, мы встали рано – еще не рассвело, и было бархатное утро, лиловые и розовые цвета на восточном горизонте окрашивали пурпурно-серый купол неба.
Когда мы шли к конюшням, Родольфо резко остановился и схватил меня за руку.
– Замрите, – на выдохе произнес он и указал на восток.
Не более чем в десяти метрах от конюшни затаилась пума. Если до этого она выслеживала цыплят или козлов, сейчас ее внимание переключилось на нас. Мы глядели на пуму, пума глядела на нас. До этого я никогда в жизни не видела пум и не ожидала, что плечи у нее будут такими большими, а глаза – такими широко расставленными и умными, оценивающими. Не знала я и что она может быть неподвижной, будто на картине.
Тишину прорезало лошадиное ржание, донесшееся из конюшни.
Родольфо свистнул конюхам и подтолкнул меня, чтобы я медленно пятилась назад, не поворачиваясь к пуме спиной. Он поднял тревогу и велел принести ему оружие, но к тому моменту, как конюхи выбежали с мушкетом, кошки уже и след простыл. Она растворилась в рассвете, как дым на ветру.
Так вот Хуана, смотрящая на меня, была такой же неподвижной, как та пума.
– Что? – переспросила она, отбросив в сторону уздечку, и встала. Что-то в ее плавных движениях тоже напомнило мне пуму.
– Стена обрушилась, – объяснила я.
Почему вдруг у меня перехватило дыхание? Сердце бешено колотилось – возможно, с того самого момента, как я увидела мерзко ухмыляющийся в темноте череп.
– Идемте. Вам нужно пойти со мной. – Я сделала шаг назад и стала разворачиваться, чтобы пойти обратно к дому, но даже мышцы отказывались это делать. Меньше всего на свете мне хотелось возвращаться туда и снова ощущать на себе тяжесть.
Хуана нехотя последовала за мной, а Палома за ней. Каждый раз, оборачиваясь через плечо, я видела, что Палома – настороженная, как гончая, – прожигает взглядом дыру в затылке Хуаны.
Когда мы вернулись к дому и свернули в сторону северного крыла, Хуана вся будто посерела, стала медлительнее, и мне даже пришлось рявкнуть на нее два раза, чтобы та поторапливалась.
Вместо того чтобы повернуть направо и пойти в мою спальню, как мы сделали с Хуаной вчера перед тем, как обнаружить вещи, вымокшие в крови, я повернула налево – к северному крылу и разрушенной стене.
Мои заметки так и лежали на полу в проходе, карандаш валялся в нескольких метрах от них.
Но стена была целой. Нетронутой.
– Нет… – прошептала я. – Но…
Хуана с Паломой остановились, пока я понеслась дальше по проходу, проводя пальцами по стене, – по той самой стене, из которой я собственноручно вытянула кирпичи и из-за которой в переполохе чуть не оказалась задавлена. Стена была прохладной и сухой, но теперь я не видела кладки.
– Нет!
Я ударила по стене ладонью левой руки и прикусила губу, когда грубая штукатурка врезалась в кожу. Штукатурка. Не известковая побелка. Не может быть… Я побежала дальше, ощупывая стены в поисках кирпичей и побелки, которая осела на мне пылью. Ради всего святого, на ладонях до сих пор оставались белые следы! Я остановилась в том месте, где на меня чуть не обрушилась стена, и от разочарования шлепнула по стене ладонями.
– Донья… – начала было Палома.
– Оно было здесь! – Я вихрем налетела на них. – В стене была дыра, а там – тело. Там был мертвый человек! Кто-то замуровал его в стену. Оно было здесь, клянусь вам.
Глаза их расширились, но не от страха. В них мелькнуло что-то другое.
Они думали, я сошла с ума.
Удары сердца отдавались у меня в горле.
– Это правда! – прокричала я. – Я прислонилась к стене, и она стала рушиться. Это правда!
К глазам подступили слезы, горло сжалось от разочарования. Я подобрала с пола свои заметки и отброшенный карандаш и сделала так, как и тогда – прислонила бумагу и начала писать.
Прочная стена насмехалась надо мной.
Хуана подняла одну бровь.
– Что это такое? – поинтересовалась она, взглядом указав на мои заметки, после чего подошла ближе и заглянула мне через плечо.
– Список для Родольфо. Я хочу обставить дом и привести его в надлежащий вид. Почему вы меня не слушаете?
Хуана просмотрела список: заметки о столичных торговцах фарфором и плитке «талавера» из Пуэблы, напоминание спросить маму о заморских коврах.
Ее лицо сделалось черствым. Но, повернувшись к Паломе, Хуана натянула на себя маску радушия.
– Вчера донья Беатрис испытала потрясение, – сказала она мягким голосом, будто мама, оправдывающаяся за истерику своего плачущего ребенка. – Думаю, могло возникнуть недопонимание.
Потрясенная, я уставилась на Хуану.
– Нет, – звук вышел полузадушенным. – Никакого недопонимания нет. Зато есть что-то – а точнее, кто-то – в этой стене.
– Можешь быть свободна, Палома, – мягко сказала Хуана. – Я об этом позабочусь.
Взгляд Паломы метнулся ко мне. Я не могла разобрать выражения ее лица: будь у меня больше времени или знай я ее получше, может, все бы поняла, но она развернулась и ушла. Ее шаги отдавались эхом в коридоре.
Хуана взяла меня под руку.
– Пойдемте.
Я уставилась в пол.
– Не нужно унижать меня перед слугами, – огрызнулась я – возможно, это прозвучало более резко, чем следовало. Встретившись взглядом с Хуаной, я не просто тряслась – смущение заливало щеки. – Вы слышали, что сказал Родольфо. Пока его нет, мое слово закон. Слуги не станут уважать меня, если вы продолжите так со мной обращаться.
Может быть, этого Хуана и добивалась, но в любом случае вида она не подала: с ее лица так и не исчезла маска радушия.
