Но он был сломан.
По центру проходила трещина, едва не разламывающая крест пополам. Как будто кто-то наступил на дерево каблуком, и сделал это не один раз, а несколько, намеренно вдавливая крест в пол.
По ладоням, липким от пота, пробежал холодок.
Что-то было здесь минувшей ночью.
Что-то напугало Ану Луизу до смерти.
Я вздрогнула и вышла из дома, пытаясь привыкнуть к болезненно-яркому утреннему свету.
Жители поселения отступили от двери, но все еще топтались рядом, образуя своего рода арку. Я узнала женщину, которая стояла рядом с Хосе Мендосой: несколько дней назад Андрес проводил крещение ее дочери. Она плакала, а ребенок на коленях печально глядел на меня.
Что мне им сказать? Ана Луиза их друг, и они годами жили рядом. Быть может, они знали ее дольше, чем я живу на свете. Кто я такая, чтобы велеть им уходить?
Но я видела, как вздрагивала от рыданий Палома, и видела в ней себя.
Я прочистила горло:
– Думаю, Паломе нужно уединение.
Перешептывания утихли, когда позади меня оказался Андрес. Он поднял руку и заслонил ею глаза.
– Заупокойная месса состоится через час, – объявил он. – Затем будет погребение. Нам нужны добровольцы, чтобы вырыть могилу. Да благословит вас Господь.
Невзирая на мрачность его заявления, напряжение в моих плечах ослабло. Было такое ощущение, что все мы, стоящие у дверей Аны Луизы, как один откликнулись на мягкую властность в его голосе. Что-то в воздухе переменилось, расслабилось. Я здесь, говорило его присутствие. И раз уж я здесь, все будет в порядке.
Несколько голосов повторили за ним его слова, и люди стали расходиться – кто-то возвращался домой, кто-то шел в другие части асьенды, чтобы приступить к работе.
Андрес испустил долгий вздох.
– Что, бога ради, стряслось?
– У тети было слабое сердце, – сказал он, не повышая голоса. Рыдания Паломы стихли, но все еще были слышны. – Некоторые члены моей семьи страдают от этого. Смерть могла быть естественной, но…
Но ужас на ее лице заставил нас обоих думать иначе.
– Вы видели крест? – пробормотала я.
Андрес медленно и осторожно кивнул, будто его голова была сделана из дутого стекла и, тряхни он ею сильнее, разбилась бы. Он так и не опустил руки, которой прикрывал лицо.
– А что, если, разорвав круг, мы…
– Вы разорвали круг? – перебил он.
Я уставилась на него. Это что, шутка?
– Ночью. Сначала вы, а следом я.
Складка меж его бровей углубилась. В глазах промелькнула тень страха.
– Что?
– Разве вы не помните?
– Я… – Он прикусил нижнюю губу. – Нет. – Голос дрогнул, едва не сломавшись на этом слове. – Я знаю, что мы начали ритуал, а потом… Палома стучит в дверь.
Между нами затянулось молчание. Как может Андрес не помнить?.. Кажется, эта мысль пугала его самого не меньше.
– Что произошло?
Я понизила голос до шершавого, сухого шепота – во рту стояло такое же ощущение.
– То… то, что вы вытянули из дома… Оно сделало вам больно. Швырнуло о стену. Ваша голова… вы пострадали, и я бросилась к вам, а оно…
– Оно теперь на свободе, – мрачно закончил Андрес. Остатки цвета исчезли с его лица полностью. – И наверняка побывало здесь прошлой ночью.
Внутри все перевернулось. Я знала, что Андрес прав. Дикая, необузданная тьма бродит вне стен дома. Я почувствовала ее прошлой ночью, когда набирала воду из насоса.
– Думаете, поэтому она указывала на…
Андрес кивнул, движение вышло медленным и осторожным.
– Оно наверняка побывало здесь.
– Андрес, – голос Паломы разнесся по воздуху с такой резкостью, будто кто-то захлопнул книгу. Падре подпрыгнул и поморщился от резкого движения. Палома стояла прямо за ним, ее глаза были налиты кровью, руки сжаты в кулаки. – О чем ты говоришь? – в ее тоне проскальзывали обвиняющие ноты.
– О дожде, – Андрес быстро нашелся с ответом. – После обеда пойдет дождь, примерно за два часа до захода солнца. – Он остановился, взвешивая, стоит ли ему продолжать. – Я хотел спросить… может быть, ты слышала что-то необычное прошлой ночью?
Какое-то время Палома смотрела на него отсутствующим взглядом. Но тут на ее лице расцвело понимание, и следом – разочарование.
– Хватит. Прекрати, – ее голос трещал от возмущения. – Неужели так сложно быть обычным священником? Иногда семья в этом нуждается!
Палома развернулась на пятках и скрылась в доме. Андрес наблюдал за тем, как она уходит, с видом жалкого щенка, которого только что пнули.
Затем он поднял руки к вискам и прикрыл глаза, слегка покачиваясь. Может быть, ему снова плохо?
– Вы в порядке? – тихо спросила я. Моя рука потянулась к его, но я быстро одернула себя.
– Мне нужно внутрь, – пробормотал Андрес. Он был ужасно бледен.
– Я пока что займусь уборкой гостиной.
– Не касайтесь круга. – От серьезности в его измученном голосе по спине побежали мурашки. – Не заходите за отметки. Я все еще чувствую… Оживленность. Прошу вас, будьте осторожны.
– Постараюсь, – пообещала я, опустив руку.
Он аккуратно пригнул голову, проходя сквозь дверной проем, и растворился в темноте дома Аны Луизы.
Что мы наделали?
Я поднималась к дому на онемевших от ужаса ногах. Что я обнаружу внутри?
– Беатрис.
Я обернулась на голос. По тропинке, ведущей к покоям слуг, шла Хуана. Она держала в руке два письма и махала мне ими, призывая подойти поближе. Лишь одно из двух писем было распечатано, и мое сердце затеплилось надеждой. Быть может, второе от матери?
В любой другой день я бы уперлась и настояла, чтобы Хуана сама подошла ко мне. Я бы стояла на своем в этой битве, предполагающей выяснить, кто настоящая хозяйка Сан-Исидро. Но не сегодня. У меня совсем не было сил с ней бороться.
На юбках у Хуаны была грязь. Коса растрепалась, и пряди падали ей на лицо, из песочно-коричневых волос торчали тонкие травинки сена.
– Что с вами случилось? – спросила я.
– Напилась и уснула в конюшне, – прямо ответила Хуана.
Я моргнула от удивления. Что за черт? Прежде чем я успела спросить, почему Хуана позволяет себе такое поведение, она передала мне нераспечатанное письмо.
На меня взирало собственное имя, написанное элегантным, отточенным почерком Родольфо.
– Он ненадолго возвращается, – произнесла Хуана ровным и незаинтересованным тоном. – Прибудет послезавтра.
