Мне хотелось увести его отсюда и умчаться как можно дальше от этих людей. На одно стремительное, пылающее мгновение я возненавидела всех в этой комнате, кроме него. Мне хотелось выжечь Сан-Исидро дотла, чтобы затем возвести заново, превратить в святилище для нас двоих.
К счастью, вскоре мы перебрались в столовую. Я пребывала в ужасе от мысли, что испортила ужин и землевладельцы с женами станут воротить носы от того, что мы так долго готовили с Паломой. Но этот страх – в отличие от многих других – оказался напрасным.
– Прошу, поблагодарите Ану Луизу от нас, – сказала донья Мария Хосе, напыщенно потягивающая вино.
– Она мертва.
Все обернулись к Хуане, ведь именно ей принадлежала эта реплика. Она сидела в расслабленном – даже чересчур – положении, и речь ее слегка путалась.
Хуана была пьяна.
Я тут же посмотрела на Родольфо, который, сжав челюсть, таращился на сестру. Я должна была вмешаться, прежде чем Хуана нанесла бы ущерб и своей, и нашей репутации.
– Донья Мария Хосе, мне очень жаль, что приходится сообщать вам эту новость, – тихо проговорила я. – Ана Луиза недавно скончалась. Это произошло внезапно, и для нас большое потрясение – потерять такого дорогого человека.
Женщины сочувствующе зачмокали; их мужья мрачно кивнули и, последовав примеру Андреса, стали креститься и молиться за Ану Луизу.
– Сейчас хозяйством занимается ее дочь Палома, – сказала я. – Думаю, все здесь согласятся, что, даже пережив такое несчастье, она замечательно справляется с обязанностями.
Присутствующие закивали, и напряжение в комнате ослабло. Я попыталась поймать взгляд Родольфо, но не смогла. Он промокнул рот салфеткой и пристально посмотрел на Хуану. Его глаза оставались холодными, пока Хуана, слегка покачиваясь, разделывалась с едой.
Беду удалось предотвратить. Ужин почти подошел к концу. Родольфо всегда говорил, что подобные приемы в глубинке никогда не длятся до самого утра, в отличие от столичных. В зависимости от того, сколько мужчины выпивают и сколько будут беседовать, все это может закончиться через час-другой. Землевладельцы уйдут, Андрес с Хуаной уйдут, и тогда… в доме останемся мы с Родольфо. Одни только мы.
Я сглотнула и посмеялась над шуткой дона Атенохенеса. Затем повернулась к Андресу, чтобы задать вопрос. Он выглядел так, словно его тошнило; к еде он едва притронулся. Я поджала губы и… застыла.
Стул рядом с Андресом должен был пустовать.
Но…
На нем сидела женщина из моего сна.
Серые шелка и золотое ожерелье сверкали на свету; она подпирала руками острый подбородок и через весь стол смотрела на Родольфо, поглощая каждое его движение.
Мария Каталина, первая донья Солорсано, казалась до боли настоящей – вот она, плоть и кровь, – и мне в сердце, полное ужаса, словно вонзили кинжал.
Как будто услышав стук моего сердца о грудную клетку, она повернулась – резким, птичьим движением – и поймала мой взгляд своими полыхающими красными глазами. Грудь сжалась с такой силой, что это походило на судорогу. Мария Каталина злобно ухмылялась. Ее ухмылка была слишком широкой, во рту было слишком много зубов, очень длинных зубов, и тут…
Она исчезла.
По рукам побежали мурашки, а по комнате разлился леденящий и пробирающий холод. Еще немного, и я бы застучала зубами.
Разговор продолжался как ни в чем не бывало. Донья Мария Хосе, открыв рот, полный пережеванного риса со свининой, смеялась над чем-то с Родольфо. Хуана бросила на нее убийственный взгляд и с угрюмым видом поерзала на стуле.
Неужели никто из них не видел? Никто не чувствовал? Я опустила вилку, и та со звоном упала на тарелку. Я поспешно сложила руки на коленях, чтобы скрыть дрожь, и когда донья Мария Хосе поинтересовалась, все ли в порядке, выдавила широкую улыбку.
– Всего лишь продрогла, – объяснила я. – В это время года в доме ужасные сквозняки.
Андрес посмотрел на меня с беспокойством, но я не выдала себя. До самого конца трапезы я сохраняла самообладание, отвечала лишь на вопросы, заданные непосредственно мне, и наблюдала за тем, как Хуана пресекает каждую попытку втянуть ее в беседу своими грубыми ответами.
Ее реплики были абсолютно невыносимы. По крайней мере, для Родольфо: чем напряженнее делались лица наших гостей, тем сильнее он сжимал челюсть, тем холоднее становился его взгляд. Все это накатывало на меня глухими волнами шума. Мое внимание было поглощено домом, тем, как он двигался вокруг нас, как пробуждался и потягивался с наступлением ночи. Мое собственное сердцебиение, его отточенный ритм и барабанная дробь – все это звучало прямо в моих ушах.
Дому был ненавистен весь этот фарс. Ненависть сочилась из стен, осязаемая и густая, словно грязь. Я пробиралась сквозь нее, пока в спешке провожала гостей из столовой до гостиной, – чтобы выпить напоследок; все двигалось чересчур медленно, затянутое толщей холода и прижатое весом наблюдательного дома.
Я только и смогла, что заставить себя повиноваться, когда Родольфо жестом пригласил меня попрощаться с гостями и пожелать им доброй ночи. Я покорно расцеловала их нарумяненные щеки, ответила на пустые комплименты пустыми благодарностями и повторила обещание Родольфо навестить их асьенды. Затем Родольфо взял меня под руку и увел обратно в гостиную.
Андрес сидел с закрытой Библией на коленях. Хуана, как и раньше, сидела прямо напротив него, устремив взгляд к камину.
Родольфо резко отпустил меня. Он в три шага пересек комнату, схватил сестру за руку и рывком поставил ее на ноги.
Андрес вскочил от неожиданности.
– Дон Родоль…
– Ты, скотина! – выплюнула Хуана, прервав его. – Отпусти меня! – Родольфо и ухом не повел, вместо того потянув Хуану прочь из гостиной и захлопнув за ними дверь. Та отскочила от дверного проема и приоткрылась на дюйм или два.
– Мое терпение вот-вот лопнет, – голос Родольфо разнесся по коридору.
– Жду не дождусь, – бросила Хуана.
– Будет настоящим чудом, если они сейчас же не разнесут по всей округе, что Хуана Солорсано пьяница и потаскуха, – Родольфо повысил голос, чтобы заглушить Хуану. – А еще чудом будет, если я выдам тебя замуж и ты уберешься к чертям из моего дома.
– Отец сказал, что дом…
Удар ладони по щеке. Я подпрыгнула. Мы с Андресом встретились взглядами, глаза расширились от ужаса.
– Не смей называть его отцом в моем присутствии, – прорычал Родольфо. – Мы с тобой оба прекрасно знаем, что он тебе не отец, и я больше не потерплю твоего лживого языка, отродье. Ты образумишься и станешь вести себя как подобает тому положению, которого якобы заслуживаешь, или, видит бог, я вышвырну тебя отсюда и позабочусь, чтобы тебе не досталось и крупицы от его честного труда. Пошла вон.
Сапоги Хуаны застучали по плитке. Резкие, решительные шаги. Она прошла ко входной двери и со всей силы хлопнула ею. Удивление слегка окрасило бледное лицо Андреса. Если то, что сказал Родольфо, было правдой – Хуана внебрачный ребенок и у них с Родольфо разные отцы, – Андреса это застало врасплох так же, как и меня. Звук шагов Родольфо по плитке становился громче, и мы с Андресом в спешке сели на ближайшие к нам стулья. Я схватилась за шитье.
