Мы оба не спешили размыкать объятий. Неизвестно, сколько мы простояли там, в мягком сиянии свечей алтаря, тесно прижавшись друг к другу, словно влюбленные.
По крыше капеллы стучал дождь, в ночи по долине разносилось глухое уханье совы. Она в безопасности. Она в безопасности. Я не знал, от чего бежала Беатрис, но знал одно: пока мои ноги ощущают землю под собой, а сердце – небеса над головой, я не позволю причинить ей вред.
Я почувствовал, как мышцы ее спины слегка напряглись под моей ладонью.
Это вернуло меня в действительность. Я не должен был обнимать ее так крепко, нет… Я не должен был обнимать ее вовсе.
Беатрис ослабила хватку, и я быстро отступил. В горле сжалось что-то напоминающее сожаление. Держать ее в своих руках ощущалось как нечто правильное. Это чувство росло во мне, будто грозовые тучи, будто неотвратимость дождя. Уверенность пронизывала болью до самой сути. И эта боль не знала никаких языков. Она была правильной.
– Я знаю, о чем вы думаете, – сказала Беатрис с решимостью в голосе. Сердце пропустило удар. – Я не вернусь. Я не могу. – Ее голос сорвался.
Я откашлялся. Я думал вовсе не об этом. Так вот какого она была обо мне мнения? Что я настолько глуп, что отправлю ее обратно к мужу, от которого она сбежала посреди ночи? В тот дом?
Нет. Я хотел умолять ее остаться здесь, упасть в мои объятия, впиться пальцами в мою спину…
– Я посплю на скамье, – добавила Беатрис и сделала глубокий вдох. – И вам меня не остановить.
В голове зароились мысли – спутанные, едва различимые: муж Беатрис захочет узнать, куда она пропала. О нет, он будет в ярости, если проснется и обнаружит ее со мной. Дом очнулся, ожил, и одна она туда вернуться не сможет. Не раньше восхода солнца. Но и провести ночь здесь – тоже…
Ведь так?
Но разве я сам бесчисленное количество раз не находил убежище таким же образом?
Тити знала, что по ночам я сбегал из отцовского дома из-за голосов. Когда я достаточно подрос и стал обучаться у нее, она поведала мне о силах, которые способны пробраться человеку под кожу и поглотить своего хозяина, будто летучие мыши, пожирающие ослабшего быка. Ты должен прогнать их, говорила мне Тити. Ты – единственный властитель своего разума. Изгони их. Прикажи оставить тебя в покое.
Даже когда бабушка входила в самые больные дома, чтобы очистить их копалом и окурить травами стены и очаги – дома, зараженные так сильно, что мне она велела оставаться снаружи с хозяевами, – голоса отражались от нее, как вода от серебра, а ее аура была непроницаема, словно сверкающий щит воина. Она была пророком в мире, лишенном богов: целительница больных, путеводная звезда. Она пробиралась сквозь темные стальные облака, чтобы управлять грозой в сезон дождей, она хватала молнии, как вожжи, и подчиняла их своей воле, чтобы те превращали урожай в золото. Она покоряла голоса.
Я не был ею.
Я потерпел неудачу, и от этого пострадала Беатрис.
Быть может, я был слабее Тити. Как бы сильно я ни пытался следовать ее пути, как бы страстно ни боролся, чтобы быть хорошим человеком и нести добро, ничего не вышло. Как бы я ни старался упрятать самые темные части своей души в шкатулку и пользоваться лишь дарами Тити, они все выносили. И хуже того, они вкусили свободу и теперь гудели жизненной силой. Насмехались над моей неудачей. Натягивая цепи, требовали внимания. Напоминали мне, что я проклят, осужден на вечные муки.
Тити вечные муки никогда особенно не заботили. Она верила в некое подземное царство, туманный темный мир, куда попадают все души. Но это не она провела годы за изучением Священного Писания, не она замаливала грехи в темных кельях семинарии, убежденная, что сама душа, в которой ей суждено было родиться, уготовила для нее костер. Я боялся Судного дня из-за того, кем являлся. За исключением Тити, любой, кто знал меня настоящего – не просто продолжателя ее дела, как считали в народе, а существо гораздо более темное, – боялся меня. Такова была моя судьба, неизменная, как порядок времен года.
И все же в своем бегстве, в своем страхе Беатрис нашла капеллу. Беатрис нашла меня. После всего того, что она перенесла, находясь в моем обществе, после всего, что увидела… Любой благоразумный человек связал бы мое присутствие с опасностью, а затем как можно скорее избавился бы от меня.
Но она так не поступила.
Даже скрестив руки на груди, будто наперед защищаясь от тех слов, что мне не хватало духу произнести, она стояла здесь, в капелле, босая и промокшая, потому что доверяла мне. Ее ночная сорочка вымокла и липла к рукам, животу и бедрам. Вопреки здравому смыслу, я позволил взгляду задержаться на ней чуть дольше, чем следовало.
Горло охватило жаром.
Я не заслуживал того доверия, что оказывала мне Беатрис.
– Вы простудитесь насмерть. – И это мой собственный голос? Он отдавался далеким и чужим эхом. Конечно, голос был моим, но произнесенные слова будто принадлежали слабоумному.
– Мне все равно. – Беатрис шагнула к скамье и грохнулась на нее с решимостью ребенка. – Я не вернусь.
С этим я спорить не мог.
Я развернулся и пошел в сторону комнат.
– Куда вы идете? – В высоком голосе Беатрис послышался страх, и я оглянулся. Руками она держалась за скамью перед собой, но все ее тело было так напряжено, будто она готовилась сейчас же вскочить и последовать за мной. Сердце пронзило еще одной стрелой сострадания, еще сильнее задевшей те нежные чувства, что уже там хранились.
Я мог объяснить свое решение. С легкостью. Беатрис была заблудшей душой, нуждающейся в помощи, и я ее оказывал; ведь это мое призвание. Я мог бы повторять это как литанию, как молитву, как медитацию во имя святой лжи, но правды эти слова не изменят. Я поддавался искушению. Каждое решение, которое удерживало меня рядом с Беатрис и давало возможность быть так близко, что я мог касаться ее руки или вдыхать запах ее волос, было грехом.
Но я все равно желал этого.
– Вам нужны одеяла, – произнес я. – Я сейчас вернусь.
Я принес охапку одеял, некоторые из которых еще хранили тепло моего тела. Когда я подошел к Беатрис, она дрожала. Я сделал шаг к скамье и положил одеяла, затем выбрал самое мягкое и накинул ей на плечи.
– Спасибо, – пробормотала она и натянула одеяло посильнее. Кончики наших пальцев соприкоснулись. Беатрис перевела взгляд с моих глаз на губы.
В груди тут же заискрилась теплота, охватывающая легкие, лишающая их воздуха. Нужно было прийти в себя. Я сел по другую сторону одеял, сцепив руки перед собой, и задал вопрос, стараясь, чтобы голос звучал твердо:
– Что произошло?
– Я кое-что видела. – Ее слова прозвучали пусто, на бескровном лице промелькнула тень боли. – Я пыталась сделать, как вы говорили, и прогнать голоса. Я пыталась не слушать. Но я начала это видеть. Я начала чувствовать как никогда прежде.
