Оно было здесь, как я и предполагал. Мое наследие. То, что принадлежало мне по праву рождения.
Я нащупал в темноте кремень и свечу. Как только бледный свет пламени озарил комнату, я повернулся к кровати у стены.
После смерти Тити Ана Луиза наверняка нашла это в ее вещах. Иначе как еще объяснить те искаженные угольные отметки, тянущиеся вдоль дверного проема в кухне? Как еще объяснить то чувство, которое привлекло меня к холодной постели Аны Луизы и спрятанной под ней деревянной коробке? Я опустился на колени. В последний раз, когда я был тут, – в то утро, когда Палома обнаружила, что бедная тетя умерла от страха, – я был слишком болен и не мог думать ясно из-за удара по голове. Тошнота притупила все мои чувства, оставив лишь головокружительное притяжение. Я потянулся к коробке, поставил ее на колени и поднял крышку.
Вот и она. Книжица, которую мне оставила сестра отца.
На некоторых страницах стояли темные кляксы, которые я не узнавал. Сердце пронзило от скорби. Когда дом стал гнить и когда яд от злости доньи Марии Каталины распространился по нему, Ана Луиза испугалась. Она искала помощи. Но она должна была прийти ко мне.
Почему она этого не сделала?
Возможно, из-за гордости.
Я вспомнил, как Палома рассказала мне, что с домом что-то творится. Тогда она впервые заговорила со мной вне храма.
Донья Хуана что-то скрывает. Мама тоже. Что-то ужасное.
Сколько раз Палома говорила мне, что Ана Луиза презирала первую жену Родольфо? Если б Хуане понадобилось избавиться от присутствия в асьенде доньи Каталины, попросила бы она помощи у Аны Луизы?
И стала бы тетя ей помогать?
Если все так и произошло… Возможно, именно чувство вины останавливало тетю от того, чтобы прийти ко мне, когда дом стал тянуться к ней своими холодными, удушающими пальцами.
Возможно, она понимала: если я вернусь в Сан-Исидро, рано или поздно дары Тити, или мои собственные темные силы, раскроют правду.
– Да простит тебя Господь, тетя, – пробормотал я и принялся за работу.
Я пролистал книжицу. Невзирая на то, что я не брал ее в руки почти десять лет, кончики пальцев скользили по знакомым дорожкам на страницах, ведомые памятью, пока я искал самый мощный обряд изгнания, описанный там. Тот самый, по строкам которого Тити постукивала указательным пальцем, и говорила мне: Еще рано. Ты недостаточно силен для этого.
Во время поисков я видел глаза цвета пороха, принадлежащие сестре моего отца и взирающие на меня сквозь отметки. Я чувствовал ужас, который испытал, когда впервые увидел их темную искру. Я видел, как отвращение искажает лицо отца, слышал эхо его голоса, будто он стоял всего в футе от меня – здесь, в темноте дома Аны Луизы. Таких, как ты, обычно сжигают.
Сжигают, сжигают, сжигают. Возможно, именно это и ждало меня после смерти.
Но пока я жив, я буду бороться. Я буду бороться, чтобы спасти душу Сан-Исидро и женщину, заточенную в его озлобленных стенах, потому что так правильно. Это осознание стало ощущаться на моей плоти, как клеймо, пока я искал нужные глифы. Это чувство было настолько правильным, что напоминало грех.
Темная шкатулка в груди дрожала, когда я просматривал страницы. Я ощущал ее предвкушение так же ясно, как тростниковый сахар на кончике языка.
Отступи, приказал я ей. Я сам выбрал обратиться к этой своей части, но мне хотелось держать руку на вожжах. Я точно знал, какие ритуалы и заклинания следует использовать вместе с этими глифами, и собирался придерживаться их с особой аккуратностью. У меня не было права на ошибку. Не было времени на сомнения.
Я выглянул в окно над кроватью Аны Луизы. Наступила полная темнота. Пришло время.
Воздух зашипел от предвкушения, когда я закрыл дверь в дом, засунув книжицу под мышку. Над горами нависла буря, дразнящая вот-вот разразиться и бьющая валуны друг о друга.
Я попробовал воздух на вкус и понял, что сегодня долине не стоит ждать передышки; у ветра были другие намерения, и он уносил тучи прочь от нас – на юго-восток, к далекому морю.
Я бросил тихий клич темноте, и ночь обернула мои плечи плащом. Невидимый людскому глазу, я бесшумно проскользнул сквозь ворота во двор.
Сердце колотилось о ребра. Тьма жаждала выбраться наружу, зная, что рано или поздно я призову ее.
Я должен был одержать над ней верх.
Безопасность Беатрис зависела от моего успеха.
Я войду. Отыщу ее. Очищу дом и останусь с ней до рассвета, после чего мы докажем ее невиновность. Все просто. Мне всего лишь нужно действовать согласно плану.
У главного входа в дом стояли люди каудильо. Один спал, второй был на страже. И хотя их пост не освещали факелы, не спавший стражник стал вглядываться в ночь, почувствовав мое тихое приближение, осознавая, подобно зверю, что откуда-то приближается хищник.
Да, я здесь.
Я проскользнул на ступеньки, обогнул мужчину и оказался позади него. Мне хватило лишь мгновения, чтобы нашептать ему молитву, которую бабушка использовала для успокоения. Он прижался ко мне, а затем упал на пол. Я выхватил у него оружие, чтобы то не ударилось о камень, и отложил его в сторону, после чего на всякий случай проделал то же самое с его спящим напарником. Не стал бы я завидовать ноющей боли в голове, которая будет мучить их после пробуждения, когда солнце уже будет высоко в небе.
Мне нужно было войти.
Я дернул ручку двери. Разумеется, она была заперта, но я научился подчинять замки своей воле еще до того, как у меня выпал первый зуб.
Откройся, приказал я.
Дом взбрыкнул. Меня отбросило на несколько шагов назад, но я устоял. Я вернулся к двери и снова коснулся ручки, но тут же отступил с тихим вскриком – ручка была такой ледяной, что холод обжег ладонь.
Я приложил жгущую ладонь к двери и прислонился к кедру.
– Да, это я, – прошипел я сквозь стиснутые зубы. – Да, ты меня ненавидишь. Но мне все равно. Повинуйся. – На этот раз я приподнял крышку своей шкатулки настолько, чтобы луч тьмы мог сопровождать мой яростный шепот. Я взялся за дверную ручку, невзирая на сковывающий холод, и приготовился распахнуть дверь.
Но откуда-то из рощи деревьев за поселением донеслось уханье совы.
Я замер. Склонил голову набок, прислушиваясь. Она звала меня.
Один раз, второй, пауза – и третий. Это было предупреждение.
Я отпустил дверную ручку и в мгновение спустился по ступенькам. Как только ноги коснулись земли, я сосредоточился и отправил свое сознание обследовать дом по периметру. Все мои чувства обострились, благодаря тьме, что пробуждалась внутри, и я чувствовал страх ночи на вкус.
Что-то произошло. По коже поползли мурашки.
Действуя по наитию, я отошел от главного входа и отправился к южному крылу через сад. С быстрого шага я перешел на бег и вскоре, пробравшись сквозь сорняки, оказался у курятника, который примыкал к кухне. Сердце колотилось в горле. Я завернул за угол и остановился; мне открылась длинная терраса, примыкающая к задней части дома.
