Только выехав из города, она вдруг с шумом втянула носом свежий воздух. Воздух, в котором не было привкуса того костра, в котором сгорели дотла ее мать и вся ее прошлая жизнь.
* * *
В карете, помимо Кристофа и Ауэрхана, ехала еще девица по фамилии Зауэр, которую демон нанял в компаньонки для Агаты. Ему показалось ироничным, что отец девушки – мейстер Ганс – служил в Ортенау палачом и что именно он допрашивал Эльзу Гвиннер. У палача было семь дочерей, и старшая, Урсула, буквально умоляла Ауэрхана взять ее в служанки. Присмотр за одним ребенком виделся ей синекурой по сравнению с тем, чтобы ходить за шестью сестрами и следить, как бы они не поотрывали друг другу головы.
Сейчас Урсула Зауэр отодвинула шторку и жадно глядела в окно. Она никогда прежде не покидала Оффенбург, и теперь ее раздирали любопытство и ужас от осознания того, как велик этот мир. Мимо проплывали припорошенные снегом виноградники и деревни, чьи дома с двускатными соломенными крышами напоминали сонных птиц. «Совсем нет ряженых в этом году,– печально подумала девушка.– Должно быть, все из-за Гвиннер. Боятся».
Урсула уточнила, сколько дней предстоит ехать, и была несколько разочарована, узнав, что уже к вечеру они будут на месте. Все же она вспомнила о своих обязанностях и деловито закутала дремлющую Агату в шерстяной платок. Девочка только сонно отмахнулась. «И правда тепло»,– удивилась Урсула. Несмотря на мороз снаружи, в карете было жарко, точно рядом грела печка. Может, под сиденьями пряталась жаровня?
На полпути Кристофу надоело сидеть сиднем, и он потребовал остановиться. Они с Ауэрханом выбрались из кареты и отошли в сторону, а вскоре Урсула увидела, как ее наниматель загарцевал впереди на черном жеребце. Девушка была только рада остаться наедине с Агатой: рядом с мрачным прислужником Вагнера ей делалось не по себе.
Дома, в Оффенбурге, о Кристофе Вагнере ходили разные слухи, но в одном все сходились: он был редкий развратник. А потому семья палача долго противилась тому, чтобы старшая дочка ехала в его поместье, да еще присматривала там за отпрыском ведьмы. Но Урсула напомнила родителям, что совсем недавно Эльза Гвиннер была никакой не ведьмой, а просто соседкой и женой пекаря, у которого они покупали сладкие крендельки. К тому же дела у отца шли не очень, на приданое дочерям скопить никак не удавалось, а матушка носила восьмого ребенка, который должен был появиться на свет к весне. Тогда одним голодным ртом в семье станет больше. Второй сестре уже исполнилось четырнадцать, так что она вполне могла присматривать за остальными, а сама Урсула обещала присылать родителям деньги, если получится. Скрепя сердце матушка благословила ее, но чем дальше девушка отъезжала от родных мест, тем больше сомневалась в правильности своего решения.
Наконец знакомые края остались позади, и путников принял в свои заснеженные объятия Шварцвальд. По сторонам вздымались к небу огромные ели. Кони, привычные к дороге, бесстрашно ступали среди деревьев. Когда они втащили свою нелегкую поклажу на возвышенность, перед путешественниками открылся вид на холмы, походившие на спины громадных черепах, которые уснули так крепко, что панцири поросли лесом. Над взгорьями алело заходящее солнце, заливая все необыкновенным кровавым светом.
Кареты углубились в лес. В последний раз огненно вспыхнул закат, и их окутали сумерки. Урсула вспомнила истории о медведях и диких кабанах, способных разорвать человека на клочки, и не на шутку встревожилась. Зато Агата совершенно не выглядела напуганной, но это и неудивительно: после всего, что она пережила, вряд ли на нее было легко нагнать страху.
Урсула вспомнила, как холодным ноябрьским утром, когда она делала покупки в зеленной лавке, вдруг услышала страшный визг. Выбежав на улицу, она увидела, как двое стражников волокут куда-то упирающуюся Агату. Объятая ужасом, та показалась Урсуле совсем малюткой. Но, конечно, о том, чтобы вступиться за нее, не было и речи. Боясь, что стражникам не понравится, как она пялится на них, Урсула вернулась в лавку.
Позже мейстер Ганс неохотно сообщил, что девочку доставили к нему на дознание. Сколько бы грязных разговоров ни ходило о его работе, сам он был человеком незлым и дома никогда не говорил о том, что творилось в застенке. Несколько раз Урсула с матушкой интересовались судьбой маленькой Гвиннер, но отец только хмурил брови и сурово отвечал, что не собирается это обсуждать. Но Урсула была уверена, что он не стал бы мучить ребенка. Страху девчонка натерпелась, да и только…
Агата внезапно открыла глаза – на мгновение Урсуле показалось, что в них мечется пламя. Карета остановилась. Когда в окошко постучали, девушка ойкнула, своим испугом развеселив Кристофа. Наклонившись в седле, он взглянул на Агату:
–Вот мы и приехали, дитя. Хочешь ко мне?
Девочка подумала немного, а затем молча выбралась из кареты. Кристоф усадил Агату в седло перед собой. Его громадный черный конь, точно вырубленный из угля, терпеливо ждал. Вагнер тронул пятками лошадиные бока, пустил коня мягким галопом и уехал вперед. Не желая оставаться в карете в одиночестве, Урсула тоже выбралась наружу и села рядом с возничим – молодым вихрастым парнем, который подмигнул ей вместо приветствия.
Воздух был какой-то застывший, будто весь ветер ушел в снег, а впереди из тьмы медленно проступали очертания трехэтажного особняка с высокими окнами. Он ничем не напоминал виденные по пути замки, но все равно выглядел величественно. Два изогнутых крыла соединялись между собой деревянной галереей. Вероятно, где-то поблизости скрывались хозяйственные пристройки и конюшня, но как Урсула ни вертела головой, так и не смогла ничего разглядеть в сумерках. Не удалось ей также приметить, есть ли во внутреннем дворе сад или фонтан. Если и был, то его наверняка замело снегом. Неожиданно при мысли, что ей предстоит провести тут целую зиму совсем одной, без друзей и семьи, лишь в компании неразговорчивой и наверняка неприветливой прислуги, Урсуле стало грустно.
Вокруг дома не было ни стен, ни рва. Его окружала лишь черная мгла леса, зато в каждом окне, вплоть до самого маленького под крышей, горел свет.
–Хозяин любит, чтобы было много света и веселья.– Возница посмотрел в лицо Урсуле.– А ты как? Любишь повеселиться?
Она так и не нашлась с ответом, но одно знала точно: она не хочет разделять свое веселье с Кристофом Вагнером.
* * *
Внутри просторный холл встретил их теплом. Первый этаж, как на ходу пояснял невесть откуда взявшийся Ауэрхан, был отведен под кухню и кладовые. Места там было так много, что хоть устраивай настоящий бал.
Затем они поднялись на второй этаж, где располагались столовая, парадные залы и кабинет Вагнера. Глаза Урсулы разбегались от богатств, которыми, как она раньше полагала, мог обладать лишь король. В комнатах повсюду блестели зеркала и начищенная медь, а полы устилали персидские ковры. На стенах, обитых деревянными панелями, висели картины. Почти на всех был изображен залитый солнцем город, незнакомый Урсуле. На площади с фонтаном пестрыми пятнами расхаживали люди, а у их ног деловито бродили голуби.
Лишь одна небольшая картина выбивалась из прочих. На ней был изображен уродливый человечек с усами и в шапке. Он сидел на полу, неестественно наклонившись вперед и зажимая пальцами ног длинную кисть. Рук Урсула у него не приметила. Перед калекой лежала доска, на которой он выводил аккуратные буквы: «Deus est mirabilis…» Картина была отталкивающей и одновременно успокоительной в своей простоте. Хотя изображенный на ней человек был на вид отвратителен, но все, что его окружало, выглядело самым обычным: подвязанная штора, распахнутое окно, ваза с цветами… Чем дольше Урсула смотрела, тем менее пугающим казался нарисованный уродец. Кристоф, заметив ее интерес, дернул краешком губ, что, вероятно, обозначало у него улыбку.
