Она повернулась к Урсуле, желая разделить с кем-то радость, но та замешкалась. Уже смеркалось, и под дугами саней болтались зажженные фонари.
–Не опасно ли быстро ехать в темноте?
Берта фыркнула и первая уселась в санки.
–Вот уж не думала, что ты такая трусишка!
–Она права, Урсула,– глубокий низкий голос Ауэрхана эхом разнесся по двору.– Такая осторожность делает вам честь, но если будете всего бояться, так и просидите всю жизнь за шитьем.
Замечание попало в цель, хотя Урсула старалась не показать этого. Ей предстояло выбрать себе возницу, но она слишком долго топталась в нерешительности на снегу. Тем временем Агата, закутанная в шубу и платок, как детская куколка, уже вскарабкалась на скамью перед господином Вагнером. Тот управлялся с поводьями на диво весело и непринужденно. Пока Урсула колебалась, Берта вытребовала себе Хармана. Ничего не оставалось, как только ехать с управляющим.
Сиденье саней было обито мехом, и еще одну меховую накидку девушка нащупала рядом с собой. Должно быть, зверь давно распрощался со своей шкурой, потому что та не сохранила даже запаха. Накинув ее поверх плаща, Урсула вмиг согрелась. Над ее головой покачивались вожжи. Она чувствовала Ауэрхана спиной, и ей мерещилось, что он огромен и страшен, что голова его достает до макушек елей.
Против ее ожидания кони не двинулись шагом, а рванули с места, взвихрив снежную крупу. Сани летели вперед, слегка подпрыгивая на ухабах. Темнота и скорость прятали лес, превращая его в широкую белую полосу снега и черную – деревьев. Ветер дул в лицо, и очень быстро кожа стала гореть. Урсула прикрыла накидкой нос и подбородок и задрала голову к небу. В отличие от леса, звезды плыли над ними медленно и степенно. Одни – крупные и яркие – сверкали, точно камни, какими расшит лиф придворной дамы, другие казались мелкими, как мука, что оставляет след на фартуке Берты.
Кухарка весело смеялась впереди, и Урсула позавидовала ее легкости и задору. Справа Кристоф Вагнер громко свистнул, и его лошадь понеслась быстрее, так что Агата завалилась на спину в санях, показав небу подошвы своих башмаков. Ауэрхан тоже не хотел отставать: над головой Урсулы просвистел хлыст, и хотя он едва коснулся спины лошади, та рванула вперед так, что у Урсулы дыхание перехватило. Сани накренились, и на мгновение показалось, что сейчас она вылетит на снег. Где-то захохотал Харман. Урсула зажмурилась, а затем заставила себя поднять голову. «Смотри на звезды,– велела она себе.– Они никуда не спешат».
* * *
Лишь когда впереди показались огни, Урсула смогла перевести дыхание. Сани остановились у подъема на холм, на котором стояла церковь. Сама деревня оказалась маленькой – сотня дворов, не больше. Зато здесь никто не спал. По улочкам с песнями ходили ряженые, облачившись в меховые шубы и уродливые рогатые маски, как будто на дворе было не Сретение, а Двенадцатая ночь. Может, тут так праздновали конец «года слуги»?
[6] Местный говор Урсула разбирала плохо и слова песен понимала лишь наполовину. Ряженые потрясали посохами, плясали, смеялись. Как, интересно, местный священник относится к таким гулянмям? Она дернула Берту за рукав и поинтересовалась:
–Здешний настоятель очень суров?
–Отец Лукас? Вовсе нет!– Кухарка подмигнула и поправила выбившиеся из косы пряди.– Молод, хорош собою, а от его проповедей не хочется спать. Не знаю, кто прислал его нам, но готова молиться за этого юношу хоть всю ночь!
К церкви вела дорожка из круглых гладких камней. Кто-то смел с них снег, поэтому сапоги скользили. Урсула ухватилась за подставленный Ауэрханом локоть и лишь благодаря его поддержке устояла на ногах.
Внутри церкви было светло, как днем, и сладко пахло воском. Удивительно, что здесь, в глуши, использовали восковые, а не сальные свечи. Наверное, кто-то из богатых прихожан сделал такой щедрый подарок. Уж не господин ли Вагнер? От обилия людей было жарко. Скрипело рассохшееся дерево скамей, золотом сверкал расшитый алтарный покров
[7]. Урсула встала на цыпочки, чтобы рассмотреть надалтарный триптих. Никогда прежде она не видела таких ярких красок, точно их нанесли только вчера. С центральной картины взирал огненнокрылый ангел в пурпурном одеянии. Он не выглядел ни страдающим, ни отрешенным. Напротив, ангел глядел на собравшихся так, словно действительно видел их, мог заглянуть каждому в душу и прочесть, что в ней творится. Урсула опустила глаза, не желая встречаться с ним взглядом.
К ее удивлению, ряженые заходили в церковь без всякого смущения. Никто не преграждал им путь и не ругал. Они рассаживались в задних рядах, сжимая в руках посохи и ставя на колени корзины со сладостями. Ауэрхан же мягко подтолкнул Урсулу к передней скамье, где уже заняли свои места Кристоф с Агатой.
Урсула предпочла бы остаться сзади, так ей было привычнее. В Оффенбурге милостью местного священника ее семью пускали в церковь, но все равно никто не сел бы рядом с палачом. Считалось, что одно прикосновение заплечных дел мастера или его домочадцев может навлечь беду. Но здесь были другие порядки. Слуги семьи Вагнер, как вполголоса объяснила ей Берта, всегда проходят вперед. Продолжая болтать, кухарка схватила яблоко из корзины одного из ряженых в маске петуха с алым высоким гребнем. Тот очень натурально закудахтал и попытался клюнуть Берту в макушку. Она с хохотом увернулась и пошла вперед, подбрасывая яблоко в руке. Юбки ее неприлично покачивались, и зад в них казался просто огромным.
Наконец все расселись. С первыми звуками псалма двери распахнулись, и в церковь двумя рядами вошли мальчики-министранты, держа свечи высоко над головами. От их белых комжей исходило сияние. Впереди шагал нарядный священник в фиолетовом орнате, расшитом золотом, и с фиолетовой лентой на сгибе левой руки. Лицом он напоминал изображенного на алтарной картине ангела.
В детстве Урсула любила церковь и с нетерпением ждала воскресных дней. Ее успокаивали нежное пение хористов и размеренная проповедь. Но здесь незнакомая община внушала тревогу. Слишком много света и болтовни, да еще эти ряженые…. У себя дома она умела прочесть каждый взгляд, замечала каждую деталь: кто из прихожан вырядился во все новое, а кто выбивается из сил, чтобы придать обноскам приличный вид, кто погружен в свои мысли, а кто, напротив, слишком усердно делает вид, что внимает проповеди… Но все это имело значение там, в ее прошлом мире. Здесь же она ничего не понимала, как будто оглохла и ослепла.
Ауэрхан протянул ей свечу. Священник прошел между рядами, окропляя верующих святой водой. Несколько капель попали ей на лицо, и Урсула встряхнулась, как кошка.
Служба текла красиво и плавно, как река без порогов. Хотя Урсула не понимала ни слова по латыни, она пыталась ощутить всю важность произнесенного. При этом в церкви, как ни странно, не утихал шум: прихожане хрустели яблоками и передавали друг другу посыпанные сахаром крендельки, смеялись и даже ссорились. Один только Ауэрхан сидел неподвижно, благочестиво сложив руки на коленях, и слушал так внимательно, словно понимал латынь. Урсула бы этому не удивилась. Управляющий казался ей человеком ученым.
