–Видишь ли,– говорил тот, растягивая слова,– мы способны на многое, но совершенно не умеем созидать. Такими уж нас придумал Господь. Лишенными, так сказать, его искры. Вот такая ирония, друг мой. По сравнению с людьми даже худшие из нас – само совершенство, но вам дано это божественное пламя, а нам – нет. Хотя, не скрою, меня восхищают люди с особой тягой к уничтожению себе подобных, но в настоящее время мои амбиции лежат в иной плоскости. Почетно среди демонов моего ранга заиметь себе человека не просто богатого или знатного, а того, кто по-настоящему на что-то годен. И чем диковиннее его изобретения, тем лучше для меня.
–А Доктору это на руку сыграет?– уточнил Кристоф.– Может, если он придумает такую штуку, что вся страна ахнет, его душу не заберут в ад?
–Сделка есть сделка,– отрезал Мефистофель,– и Фауст не станет ее нарушать, уж я его знаю.
Кристоф вздрогнул. Он тоже знал Доктора. Если учитель что-то пообещал, он от своего слова не отступит. Об этом, впрочем, можно было подумать и позже. Впереди еще целая вечность, так чего лишний раз тревожиться? Перемирие с Мефистофелем тоже лишним не будет. Раньше демон неслабо портил ему кровь, а теперь, значит, предлагает договор о ненападении.
…Когда Кристоф тихо юркнул в спальню учителя, тот крепко спал. У кровати стояла пустая миска из-под куриного бульона. Вагнер осторожно дотронулся до лба Фауста. Лихорадки не было, Доктор спал крепким здоровым сном. Грудь его равномерно поднималась и опускалась. Немного влажно клокотало в горле, но это чепуха, быстро пройдет. Кристоф задернул занавески, чтобы рассеянный лунный свет не тревожил сон, и присел на край кровати. Скрипит, зараза!
Кристоф никогда не ложился с мужчинами. Не то чтобы в этих вопросах он был совсем уж невинен, просто до дела никогда не доходило. Так, душное и смешное тисканье. Но на Фауста Вагнер никогда так не смотрел. Не мог человек, способный творить такие чудеса, обладать телом обычного смертного!
Он вздохнул и улегся на пол у постели Доктора, чтобы всю ночь прислушиваться к его дыханию и кашлю во сне. Так он проведет еще много ночей. От одной этой мысли стало тепло.
Часть 2
Глава 9
Агриппа писал, что Луна помечает человека белым, смешанным с красным. Человек Луны добродушен и общителен, обладает красивой фигурой и круглым лицом в веснушках. В детстве у Кристофа лицо и впрямь обсыпали веснушки, но с возрастом они исчезли. Сам Фауст, конечно, был человеком Меркурия: ни бел, ни темен, высоколоб, длиннонос, жаден до знаний.
Великий ученый Агриппа умер за пять лет до Фауста. Кристоф знал, что они переписывались. Учитель никогда не упускал возможности пообщаться с умными людьми: дружил с Парацельсом, Меланхтоном, Кальвином, поддерживал Лютера. Кристоф Вагнер в этой компании был совершенно лишним. Как Фауст ни силился вколотить в голову ученика хоть толику своих знаний, преуспеть ему было не суждено. Кристоф понимал это с первого дня обучения. Доктор мог взять любого из студентов: тот лил бы слезы счастья, ползал у него в ногах и до конца своих дней благодарил бы за оказанную честь. Почему же он взял такого кретина? Хотел доказать, что даже пуделя можно научить спрягать латинские глаголы?
Для академических штудий Кристоф слишком сильно любил простые радости жизни: вкусно поесть, выпить вина, потрахаться от души… Именно поэтому много лет спустя сам он взял в ученицы девочку, для которой жизнь сделалась невыносимой, чтобы она была только рада спрятаться от всего мира за книгами. Наукам ее обучали Ауэрхан и демоны, которые являлись на его зов. Сам же Кристоф помогал с другой школой. «Вот три вещи, которым тебе нужно научиться,– говорил он.– Слушать. Лгать. Притворяться. Никто не должен знать, о чем ты думаешь. Твоя голова – единственное безопасное место в этом мире».
Агата училась улыбаться, вести беседу и держаться без робости, но с той очаровательной скромностью, которая всегда подкупает негодяев и слабаков. Нужно все понимать с первого раза, не переспрашивать, не тянуть с ответом. «Окружающие,– наставлял Кристоф,– будут видеть то, что ты им покажешь». Агата повиновалась. Она вообще была из податливого теста, как подметил однажды Ауэрхан.
Училась она быстро, но временами словно погружалась в сон с открытыми глазами: водила пальцем по узору на печных изразцах или расковыривала старую ранку. Когда же стряхивала с себя оцепенение, вопросы, которые она задавала, всегда били в цель. Как-то раз за ужином – ей в ту пору было одиннадцать лет – она спросила:
–Вы скажете, кто осудил на смерть мою мать?
Кристофу понравилось, что голос Гвиннер не дрогнул. Что ж, одиннадцать лет – самое время для семейных историй. Он отложил вилку. Они ужинали вдвоем, не считая Ауэрхана, который безмолвной тенью стоял за плечом хозяина.
–Зависит от того, что ты будешь делать с ответом.
Агата на мгновение нахмурила гладкий белый лоб. Нянька одевала свою подопечную, как красивую куклу. Кристофу это нравилось. Агата походила на статуэтку и хорошо смотрелась среди бесчисленных безделушек, наводнявших его дом. Отстраненная, она казалась, скорее, уменьшенной копией взрослой женщины, чем ребенком.
–Зависит от ответа,– медленно произнесла она, взвешивая каждое слово.
–Справедливо. Итак, твоя мать умерла по прихоти человека по фамилии Зильберрад. Рупрехт Зильберрад. Тебе знакомо это имя?
Агата снова нахмурилась и почесала черенком ложки между бровями, словно намечая место для будущей морщинки. Она говорила Кристофу, что события тех дней помнит урывками. Как бы ни старалась она растормошить свою память, образы приходили вспышками: боль, голоса и мельтешащие картинки… Но Вагнер давно готовился к тому, что Агата спросит его о виновнике казни, и теперь с интересом ждал ее реакции.
–Человек с пером?– уточнила она без особой уверенности.
Кристоф Вагнер кивнул, не скрывая своего разочарования.
–Больше ничего не помню,– призналась Агата.– Но вы ведь расскажете мне о нем?
Кристоф мог рассказать о Зильберраде немало. Он познакомился с ним сразу по приезде в Оффенбург, куда его привели дела. Тогда он собирался купить несколько виноградников в Ортенау, а также интересовался серебряными месторождениями неподалеку от Хаслаха. В католических городах Кристоф выдавал себя за богатого землевладельца. Как перед каждым человеком, у которого водились деньги, перед ним открывались любые двери, а сплетни лились в уши вместе с вином, которым наполняли его кубок.
Среди прочего ему рассказали, что старый Георг Лауббах, дед Агаты по матери, и Рупрехт Зильберрад враждуют уже давно. Причиной была должность охотника на ведьм. Она давала такие возможности, что лишь дурак бы за них не ухватился, а Зильберрад дураком не был. Он считал себя человеком прозорливым, и не зря. Надавив там, подмаслив тут, он занял пост первого охотника на ведьм в Оффенбурге. В 1600 году городской совет постановил: любой, кто изобличит ведьму, останется в неприкосновенности и город не возьмет с него никаких судебных издержек даже в том случае, если вину не удастся доказать. Все шло хорошо, мешал только Лауббах: переманивал гильдии на свою сторону и нашептывал бургомистру, что колдунов в Ортенау никогда не водилось. К счастью для Рупрехта, в совете заседал его родной брат и перевес был на его стороне.
