Пока Фауст расспрашивал местных об их учении, Кристоф поддался всеобщему ликованию, охотно покрестился второй раз и принял живейшее участие в уничтожении икон, вынесенных из католических храмов. Правда, потом Доктор запретил ему присоединяться к погромам. Хотя резкость суждений анабаптистов была поначалу ему симпатична, бездумное разрушение претило. А уж после приказа сжигать все найденные в городе книги, кроме Библии, Фауст и вовсе перестал хорошо относиться к «перекрещенцам». «Какие они христиане?– ярился он.– Обыкновенные вандалы!»
Горожане же охотно занимали опустевшие дома. Католики и лютеране покинули Мюнстер, так что брошенных зданий было довольно. Кристоф даже подумывал обзавестись своей собственной усадьбой, пока местные его не осадили. Тут, сказали они, не бывает ничего своего, все общее.
Общее так общее, рассудил Кристоф. Хорошо, что башмаки и куртку он удачно прикопал заранее.
В остальном он уже привык к здешним порядкам, и тревожили его только войска изгнанного князя-епископа Франца фон Вальдека, которые подступали все ближе к городским стенам. Как бы кто не откопал его добро! Вагнер старался держаться поближе к Фаусту и Мефистофелю, по несколько раз на дню спрашивая у своего господина, не забудет ли он его в Мюнстере случайно.
На Пасху Ян Маттис предстал перед народом на площади с торжественной и мрачной рожей. Он во всеуслышание объявил себя уже не Енохом, а новым Гедеоном, что Кристофа совершенно не удивило. Но вот что его взволновало, так это заявление Маттиса: мол, именно сегодня на землю спустится сам Иисус Христос и совершит суд над нечестивыми. Погода была скверная, и Кристоф решил, что, будь он Спасителем, выбрал бы местечко потеплее и посолнечнее.
Маттис тем временем собрал двенадцать человек, готовых выйти с ним против армии фон Вальдека.
–Не вздумай этого делать! Это самоубийство!– настаивал Фауст. Он недолюбливал Маттиса, но не желал смотреть, как тринадцать безумцев отправляются на верную смерть. Бородач положил руку на плечо Фауста и одарил его покровительственной улыбкой:
–В тебе мало веры, старик…
Кристоф задохнулся от возмущения. Фаусту было лишь немногим за пятьдесят!
–Апостольское войско непобедимо,– продолжал Маттис.– Мне не нужно оружие, чтобы противостоять им. Только Господь.
Глаза у него были совершенно безумные.
По всему выходило, что настроение у Господа в тот день не задалось. Последователей Маттиса ландскнехты тут же прикончили, а его самого порубили на мелкие кусочки, которые позже горожане собирали в корзину, как грибы. Голову пекаря наемники накололи на пику, а яйца прибили к городским воротам.
Эта кровавая расправа привела Фауста в мрачное расположение духа. Кристоф случайно подслушал его разговор со слугой в ту ночь.
–В городе собираются демоны. Будет пир,– предупредил Мефистофель.– Не хочешь уехать, пока тут не стало слишком жарко?
–Нет. Я хочу досмотреть.
«Досмотреть», как если бы это было представление… Вот уж вряд ли! Сколько Кристоф знал Доктора, тот никогда не выбирал роль обычного зрителя, а всегда предпочитал деятельное участие. Но надо признать, посмотреть было на что. Даже Кристофу становилось не по себе от увиденного.
Как гласит народная мудрость, свято место пусто не бывает. После Маттиса пророком стал Иоганн фон Лейден, которому немедленно посыпались с неба видения о скорой победе. На радостях он устроил себе настоящий королевский двор, обрядился в роскошные тряпки и стал ходить с вооруженной охраной. Все, кто смел сказать хоть слово против, немедленно лишались языка или жизни. Лейден даже лично казнил свою жену, посмевшую упрекнуть его в алчности.
Жаль только, в его видениях не говорилось, как победить с одними только пушками на церковных башнях против семи укрепленных гарнизонов вокруг города. Мефистофель уже летал за городскую стену и доложил, что в распоряжении князя-епископа около двух десятков картаунов и есть еще нотшланги и мортиры. Кёльн, Гессен и Клев тоже прислали свои пушки, не говоря уже о множестве пороха. Но Фауст не видел в том большой беды. Деньги епископа, заверял он демона, скоро закончатся, а боевой дух ландскнехтов ослабеет. Фон Вальдек посулил отдать им город на разграбление на целых восемь дней, но ведь его сначала взять надо! Да и продовольствия в Мюнстере пока хватало. Вдобавок анабаптисты совершили несколько удачных вылазок, сожгли пару орудий и изничтожили сколько-то бочек пороха. Сразу после Пятидесятницы войска князя-епископа попытались взять Мюнстер силой, но были отброшены.
После этого самомнение нового правителя выросло до небес. Фон Лейден объявил, что пора вернуть многоженство, и одну за другой взял себе шестнадцать жен, а единственную несчастную, отказавшуюся идти с ним под венец, обезглавил собственноручно. Ротманн, который сперва тихо возражал против таких порядков, полюбовавшись на пару отрубленных голов, переменил мнение и подтвердил, что так поступали еще ветхозаветные патриархи. Один из членов совета пытался подбить других на мятеж, но верных фон Лейдену все еще было больше.
Кристоф старательно ныл каждый день, уговаривая Фауста покинуть город. Даже многоженство выглядело совсем не так весело, когда в Мюнстер могли в любой миг ворваться войска князя-епископа. Какая тебе радость от многочисленных жен, если твои яйца болтаются на воротах?
Фауст тоже считал, что держать оборону бессмысленно. Рано или поздно Мюнстер должен был пасть. Доктор даже велел Мефистофелю проделать в крыше дыру, чтобы, чуть что, улететь на заколдованном плаще, но почему-то медлил… День за днем он откладывал отъезд, а вместо этого учил женщин готовить «утренний суп» для осаждающих, смешивая известь и масло, и помогал городскому совету расставлять на стенах орудия. На одной из самых больших пушек, «Ленивой Грете», он начертал несколько печатей, чтобы урон врагу был нанесен в троекратном размере.
Благодаря Фаусту – его познаниям в науке, астрологии и магии – город выстоял во время большого штурма. В последний день августа, едва рассвело, Кристофа разбудил пушечный выстрел. Он уже привык, что Мюнстер обменивается с солдатами князя-епископа залпами, не подскакивать же каждый раз ради этого… Но тут сам Фауст растолкал слугу:
–Вставай, лентяй! «Черт» стреляет!
Кристоф с трудом сел на кровати. «Чертом» называли гессенскую пушку. Значит, началось! Он поспешил натянуть штаны. Фауст уже расстилал на полу свой красный плащ. Они медленно поднялись над городом. Ветер в тот день был таким сильным, что Кристоф испугался, что его случайно сдует, и покрепче вцепился в ткань.
В тот день Мюнстеру пришлось нелегко. С высоты Кристоф наблюдал, как люди князя-епископа ловко карабкаются по лестницам, приставленным к каменным стенам. Среди взрослых арбалетчиков они с Фаустом заметили детей. Тощие пацаны лет двенадцати, лохматые, дикие, охваченные каким-то безумным азартом, что вытеснял страх, упрямо сжимали в руках оружие. Их стрелы летели как попало. Дым от загоревшихся во рву фашин поднимался вверх, белой завесой скрывая нападающих. Фауст начертил в воздухе знак – Кристоф еще не знал его,– и дым рассеялся. Один из ландскнехтов, почти взобравшийся на стену, схватил одного из малолетних стрелков за башмак и резко дернул на себя. Мальчишка перевалился через зубцы, пролетел по дуге, глупо размахивая руками, и шмякнулся оземь далеко внизу.
