А что, если он посчитает ее разодетой выскочкой и посмеется? От этих мыслей в животе свернулась горячая змея. Агата со злостью сорвала с себя серьги, но, пока сбегала вниз, передумала и вернулась. Пускай думает что хочет! Волосы она собрала в свободный пучок, оставив мягкие пряди вокруг лица. У нее не было при себе поваренной книги
[32], откуда можно было почерпнуть идеи для прически, так что пускай будет самая простая.
К ее глубокому разочарованию, в лазарете никто и слова не сказал о ее внешности. Хотя она приехала еще до открытия, ам Вальд с Рихтером уже были там – собранные, готовые начать новый день. Агата тоже взялась за дело так, будто выполняла подобную работу ежедневно. Она очищала раны и накладывала повязки, а потом в сосредоточенном молчании записывала под диктовку отчеты, адресованные городскому совету, все по одной форме:
«Благородные, благоразумные, достойные, мудрые, благожелательные господа! По приказу князя-пробста я обследовал Грету Раушпиль. На ее теле заметны следы чесотки; ябы отправил ее в гваяковую ванну, но ввиду обстоятельств общественные омовения в городе сейчас не проводятся. Посему назначаю госпоже Раушпиль серную мазь».
–У вас красивый почерк,– отметил Рудольф. Это была первая фраза, которую он произнес за целый день. Во время работы они почти не говорили, за исключением сухих реплик, которые касались повязок или обработки открытых ран.– Видно хорошее образование.
–Я знаю пять языков,– зачем-то ответила Агата.
–Латынь, древнегреческий, французский, английский и …
–Иврит.
–Ну конечно,– усмехнулся он.– Увлекаетесь тайными науками?
–Немного изучала астрологию.
У него Уран в первом доме – это очевидно. Непредсказуемый, бунтарь, плывет против течения, любит впадать в крайности. Окружающие видят его человеком с причудами. Мощный десятый дом c Меркурием или Плутоном. Вероятно, Сатурн в квадрате или трине с Солнцем – отсюда и напряженные отношения с отцом, и нелюбовь к своему прошлому,– а также Юпитер или даже стеллиум в двенадцатом доме, который отвечает за больницы, монастыри и тюрьмы.
За обедом в саду на сшитом из лоскутков одеяле ам Вальд держался более раскованно, но все равно сдержанно. Они обсуждали последний выпуск «Зеркала медицины» иблаготворное влияние омовений, спорили о symptomata и signa болезней
[33] и о том, есть ли прок от лекарств против чумы. Агата отметила, что Рудольф свободно говорил обо всем, что касалось работы, но мгновенно замыкался, едва речь заходила о семье. Она решила больше не трогать эту тему. Однажды он сам вскроет этот нарыв, если захочет, и покажет ей его содержимое.
Сразу после полудня к ним поступила женщина с обожженными руками. Ее привели муж и старший сын. Красную кожу на кистях покрывали налитые мутной желтизной волдыри. Фрау Шольц, как к ней обратился Рудольф, слабо стонала и всхлипывала, держа руки на отлете, словно не хотела признавать, что они крепятся к ее телу. Ее била крупная дрожь.
–Что случилось? Вы ошпарились кипятком?– спросила Агата.
–Нет,– ответил герр Шольц вместо жены. Оказалось, что та сунула руки в костер, на котором горела их дочь. Ей обещали милосердную казнь – отсечение головы,– но в последний миг совет передумал. Семья узнала об этом уже на месте казни. В чем провинилась несчастная? Один раз сходила потанцевать с сыном кожевника из соседнего дома в компании других юношей и девушек. Они ничего плохого не делали, просто хотели повеселиться. Но в Эльвангене уже больше двадцати лет были запрещены пляски. Кто-то донес, и стражники схватили девушку на следующий день, не дав ей ничего объяснить. Ее обвинили бог весть в чем: втом, что кружилась на шабаше голышом, целовалась с животными, просила Сатану наслать на город моровое поветрие…
Фрау Шольц рыдала, пока Агата аккуратно разрезала ей обгоревшие рукава, чтобы Рудольф мог взглянуть на раны.
–Что принести? Будете прижигать маслом?
Он поморщился:
–Господь с вами, фройляйн Гвиннер, откуда вы набрались такого варварства? К тому же ожог не отравлен
[34]. Сходите к Рихтеру, попросите его достать лук и немного соли.
Позже Агата внимательно следила за тем, как Рудольф смешивает измельченный лук со щепоткой соли и выкладывает массу на вздувшиеся волдырями руки фрау Шольц. В кабинете запахло кухней. Женщина вздрагивала и скулила. Напоследок хирург забинтовал ожоги чистой тканью и велел приходить завтра, чтобы он мог посмотреть, есть ли улучшения. До тех пор, разумеется, ничего нельзя трогать, а лучше и вовсе лишний раз не шевелиться. Пускай муж займется домашними делами.
С перебинтованными руками фрау Шольц напоминала огородное пугало, на которое навешали тряпок, чтобы те развевались на ветру. Агата нашла ее вид весьма потешным. Едва за Шольцами затворилась дверь, она заметила:
–Как глупо! Дочь она бы все равно не вытащила, только нажила себе увечье зря. Как она такими руками будет вести хозяйство?
–Никак,– ответил Рудольф.– Она и не будет. Недели не пройдет, как стражники явятся за ней и мужем. Такова участь всех членов семей осужденных. Почти всех.
Он вытер руки о тряпку, почесал зарубцевавшийся белый шрам над глазом и добавил:
–В такие мгновения особо не думаешь. Делаешь, что велит сердце. Аристотель называл это животной душой.
Агата знала про эту душу – ту, что готова на все, лишь бы выжить. Именно она приказывает тебе скукожиться, чтобы согреться в лютые холода, заставляет подавлять рвоту, поедая плесневелую похлебку, и требует подставлять лицо лучику света, даже если его источник – крошечное окошко под самым потолком. А еще «животная душа» вырывает из тебя признание в том, что твоя мать – ведьма, которая совокуплялась с дьяволом и всеми демонами ада. Ты понятия не имеешь, что такое «совокупляться», но говоришь то, что мучители желают услышать, потому что зверь внутри тебя хочет лишь одного: жить.
–Почему «животная душа» не толкает людей на то, что спасет им жизнь?– спросила она.– Например, на побег из города?
Губы Рудольфа сжались в тонкую ниточку, он мгновенно замкнулся. Глаза потемнели, точно заколоченные окна пустого дома. Невозмутимо Агата выплеснула во дворе грязную воду из таза, избавилась от остатков лука, стянула фартук. Когда она вернулась, Рудольф нарушил молчание – видно, не мог удержаться от спора.
–Бывает, что людям некуда бежать,– сухо, словно ни к кому не обращаясь, сказал он.– Бывает, что они не так уж сильно хотят жить.
