–Сегодня днем доставили письмо из Эльвангена.
–В самом деле?
Хозяин не стал кричать. Уже хорошо. Урсула проглотила последний кусочек хлеба, которым собирала с тарелки подливу. Прошло уже почти два месяца с тех пор, как они оставили этот богом проклятый городишко. Она совершенно не скучала по опустевшему замку, заколоченным окнам домов и кострам, на которых живьем горели люди, но лишь недавно нашла в себе силы снять печать, которая защищала ее от чумы. Ей чудилось, что на коже до сих пор остались миазмы болезни.
–Ты посмотрел, что там? Надеюсь, это пишет кто-нибудь из наших потенциальных арендаторов?– спросил Вагнер.
–Нет. Это письмо от Рудольфа ам Вальда.
Все за столом на мгновение перестали дышать. Произойти могло все, что угодно: Кристоф мог швырнуть в Ауэрхана костью или тарелкой, велеть ему заткнуться, сделать вид, что оглох, мог в конце концов просто встать и молча уйти. Но он улыбнулся одними губами и неохотно поднял взгляд на демона. «Какой же он трус!»– внезапно подумала Урсула. Неужели великий чернокнижник так сильно, до оцепенения, боится перемен?
–И что же он пишет?
–Что ввязался в опасную авантюру, мой господин, и боится за жизнь и здоровье жены, которая подвергает себя риску, находясь в Эльвангене. Он просит вас разрешить ей вернуться домой, в Шварцвальд.
Если написал Рудольф, а не Агата, значит, она не знает об этом письме. А если бы узнала? Удалось бы муженьку уговорить ее покинуть Эльванген? Да она не двинулась бы с места! Ни в кого еще Агата Гвиннер не вцеплялась так крепко, как в этого коновала.
–Быстро же она ему наскучила!
–Мне так не показалось,– возразил Ауэрхан.– Она в положении.
«Уже?»– изумилась Урсула. Впрочем, сама она понесла после первой же ночи… Надо полагать, не слишком-то это сложно. Интересно, Агата хотела ребенка? Обрадовалась ли она, узнав, что в тягости? Бедное дитя, она сама не знает, что ее ждет!
Вагнер прикрыл глаза и шумно выдохнул через нос. Потом встал и направился к выходу.
–Она умрет там.
Ауэрхан произнес это ровно, как будто его самого смерть Агаты ничуть не тронула бы. Кристоф развернулся на пятках и широко улыбнулся, разведя руками:
–Мы все однажды умрем. Кроме тебя, друг мой.
Когда он вышел, над столом повисло молчание. Все выглядели печальными и обескураженными, кроме, пожалуй, Ауэрхана. Он переплел пальцы на животе и ухмыльнулся.
–Низко радоваться несчастьям бедной девочки,– заметила Урсула, когда Берта свистнула бесенят, чтобы те собрали грязные тарелки.– Особенно тому, кто едва не оторвал ей голову.
–Вы плохо обо мне думаете. Напротив, я радуюсь, что мы сможем вернуть маленькую Гвиннер домой, в безопасное место.
–Так себе с безопасностью в этом доме,– фыркнула Берта, скосив глаза на Урсулу.
Ауэрхан на это замечание ничего не ответил. Урсула подалась вперед:
–Как же вы вернете ее, если господин Вагнер не разрешил?
Демон тоже наклонился – так, что между их лицами оставалось лишь несколько дюймов.
–Но ведь и не запретил.
* * *
Очередная суббота выдалась солнечной. Урсула изобрела свой собственный ритуал: рано утром она отправлялась в Оффенбург, чтобы провести целый день с Эммой, а оттуда в воскресенье ехала на службу отца Лукаса. Теперь она не пропускала ни одной.
Как она быстро выяснила, Зильберрад обманул ее. Матушка после смерти отца не осталась в Оффенбурге, а уехала вместе с младшими детьми в Ахерн, куда вышла замуж одна из ее дочерей. Об этом Урсуле рассказали в гильдии мясников
[45], где добросовестно вот уже полгода пересылали деньги по новому адресу.
Зато теперь она могла не бояться, что в городе ее кто-нибудь узнает. Нынешняя Урсула далеко ушла от той девочки в потрепанном платье, которую десять лет назад наняли в услужение к Кристофу Вагнеру. Для Эммы она сочинила целую историю о том, как росла в маленьком городке в Шварцвальде и вышла замуж за почтенного юриста, который в ее описании очень напоминал Ауэрхана. Единственный человек, который мог бы разоблачить ее ложь, был сейчас в Гамбурге и должен был вернуться еще не скоро.
Урсула находила рассеянность Эммы умилительной. Вокруг нее исчезали предметы: вначале мелкие – булавки и броши, наперстки и кольца; затем покрупнее – маски от солнца и ветра, замшевые перчатки и вышитые шелком платки… Все словно растворялось в воздухе, едва попадало в эти маленькие беспокойные руки. Однажды Урсула своими глазами видела, как перед походом на мессу Эмма надела чепец, а когда сошла на первый этаж, голова ее уже была непокрыта. Эмма несколько раз растерянно поднималась и спускалась в поисках потери. Позже оказалось, что чепец слетел у нее с головы, а одна из служанок подняла его и спрятала, выставив свою госпожу дурочкой. Урсула услышала хохот из окна, когда они возвращались из церкви. Но если Эмма тоже услышала злые слова, то виду не подала.
Фрау Зильберрад была из тех мудрых маленьких женщин, которые всегда знают, когда стоит прикрыть глаза и заткнуть уши. Можно было устроить прислуге разнос или уволить без рекомендаций, вот только кому это пойдет на пользу? Уж точно не Эмме, которая и носа своего не сумела бы найти, если бы не постоянная помощь девушек. Так что в доме царило негласное правило: можно подшучивать, но нельзя переходить черту.
Урсула ошиблась, вначале найдя Эмму наивной простушкой. Та просто умела искренне радоваться солнечному дню или красивой одежде. Она пришла в восторг, услышав, что Урсула шьет платья, схватила ее за руки и умоляла сшить ей тоже: голубое, нет, лучше синее! Урсула смотрела на свои запястья в этих цепких крошечных пальцах и думала, не исчезнет ли она сама, как пропадает все, к чему прикасается Эмма. Но все же она согласилась, просто потому что не нашла в себе сил отказать. Эмма, чуткая к чужому настроению, тут же кинулась извиняться. «Не нужно мне было так выпрашивать,– говорила она.– Совершенно бесстыдно с моей стороны!» После этих слов Урсула поняла, что пути к отступлению отрезаны. Теперь она просто обязана была сшить Эмме это чертово синее платье.
Жену Зильберрада, в отличие от него самого, в городе любили. Ее тепло приветствовала галантерейщица, сапожник интересовался, как идут дела, молочник передавал ей небольшие подарки, а мясник присылал лучшую вырезку… Сперва Урсула полагала, что так они умасливают ее мужа, но вскоре поняла, что причина крылась в самой Эмме. Она поймала себя на том, что ревнует подругу к окружающим. Будь ее воля, она посадила бы Эмму в коробочку и повсюду носила с собой, никому не показывая. Так наверняка поступил бы Кристоф, если бы у него нашлась подходящая коробочка.
