–Осталась последняя среда. Потом ты уедешь.
Она высвободилась из его объятий и повернулась, чтобы посмотреть мужу в лицо.
–Я никуда без тебя не поеду.
–Если мы отправимся вдвоем, это будет подозрительно. Я скажу, что ты поехала к опекуну вымаливать его прощение. Не волнуйся,– Рудольф провел рукой по ее волосам,– я прибуду следом за тобой всего через пару дней.
…А потом они взяли Дортхен.
Отец Эберхард был не болтлив, но не находил в себе силы лгать на проповеди. Особенно внимательно слушали его те, чью дочку, жену, сестру или подругу уже сожгли или бросили гнить в Ягстторге. Но чем больше народу собиралось на проповедь и чем дальше в своих речах заходил святой отец, тем сильнее сгущались тучи у него над головой. Князь-пробст ненавидел смельчаков. Очевидно было, что он ищет у смутьяна уязвимое место – и оно нашлось.
Свою младшую сестру священник всегда держал подле себя. Агата никогда не могла угадать, о чем Доротея думает на самом деле, но со стороны казалось, что ее вовсе не тяготит крест старой девы. Отец Эберхард рассказывал, что они рано остались сиротами и он с детства привык заботиться о Дортхен, а она о нем. У них не было никого ближе друг друга.
Дортхен задержали сразу после воскресной мессы: комиссары подкараулили женщину у церковных дверей, подошли сзади и схватили за локти. Черная карета Карла Киблера стояла неподалеку. Он хотел убедиться, что отец Эберхард видел, как уводят его сестру, и усвоил урок.
Взгляд у Дортхен был покорный и растерянный, как у коровы. Глядя, как ее брат бежит за арестантской каретой, Агата нашла это зрелище таким жестоким, что сжала руку Рудольфа. Ей казалось, что она давно перестала верить в справедливость и пенять на судьбу. Кристоф Вагнер прочно вбил в ее голову мысль, что плохие люди не получают по заслугам, а хороших не награждает Господь. Она знала, что мир несправедлив, но именно сейчас, когда на ее глазах у человека отнимали единственную ценность, в ней закипела злость.
Агата стояла ближе к карете, чем отец Эберхард. Не к арестантской – нет никакого проку в разговоре с людьми, которые просто выполняют приказ. Беседу нужно вести с тем, кто эти приказы отдает. Рудольф хотел перехватить ее, но толпа, собравшаяся поглазеть, как святой отец унижается перед комиссарами, оттеснила его обратно к воротам церкви. Агата сбежала с лестницы, пересчитав башмаками ступени из золотистого камня. Она отчего-то была уверена, что Карл Киблер не станет говорить с ней и просто велит вознице трогаться в путь, но он дождался ее. Шторка медленно отодвинулась в сторону, и в окне кареты показалось сухое бледное лицо.
–Доротею Бертхольд тоже обвиняют в ведовстве?– спросила Агата жестче, чем хотела. На мгновение она забыла, что за ее спиной больше нет Кристофа Вагнера и некому, если что, вызволить ее из неприятностей.
Канцлер смерил ее долгим холодным взглядом с ног до головы. Ответил, нарочито растягивая слова, наслаждаясь каждым мгновением, что заставлял ее ждать:
–И вам доброго дня, фрау ам Вальд. А вы хорошо знали фройляйн Бертхольд?
–Как и весь приход,– сухо ответила Агата. Она хотела что-то спросить, но все ответы уже и так знала. Куда повезут Доротею? В тюрьму Ягстторге, на дознание. Что с ней будет? Все зависит от того, как быстро она сознается и как много имен назовет. Сперва ее обреют, чтобы найти на теле ведьмину метку, а затем учинят допрос по специальному опроснику Карла Киблера из тридцати пунктов. Ее будут пытать – иначе не забирали бы в тюрьму,– а потом сожгут, как и всех остальных.
К тому времени, когда Рудольф прорвался к ней сквозь толпу зевак, она успела взять себя в руки.
–Простите, я была невежлива, герр канцлер. Я даже не подозревала, что Доротея может причинить кому-то вред.
–Ведьмы любят действовать исподтишка,– наставительно ответил Киблер.– Иногда может показаться, что произошел несчастный случай: человек поскользнулся на мокрой брусчатке или стал жертвой вора, когда шел домой. Но на деле всему виной ведьмы. Беда лишь в том, что преступления их – delicta facti transeuntis – не оставляют после себя следов. Сколько вам лет, фрау ам Вальд?
–Семнадцать.
–Семнадцать.– Он перевел взгляд на Рудольфа, замершего за ее плечом.– Хорошо, что у вас такой надежный и благочестивый муж, который может уберечь вас от греха. Хотя, признаться, я до сих пор не понимаю, зачем потребовалась такая спешка с венчанием. Честные люди так не поступают, если только их не вынуждают обстоятельства.
Он выразительно посмотрел на живот Агаты, и ей захотелось прикрыть его рукой, хотя беременность еще не была заметна со стороны. Арестантская карета тронулась, увозя несчастную Дортхен. Отец Эберхард стоял на дороге, глядя вслед удаляющейся повозке.
–Мы и вправду не получили согласия от опекуна Агаты.– Рудольф обнял ее плечи одной рукой. Кисть у него была тяжелая и какая-то деревянная, как будто пальцы не гнулись.– Но теперь все улажено. Он сменил гнев на милость и готов благословить нас.
Это была не совсем ложь. Кристоф Вагнер все еще не ответил на письмо Рудольфа, но в этом-то и был хороший знак.
–Вот как?– В голосе Киблера не было ни толики удивления.– Что ж, рад за вас. А теперь, простите, мне пора.
…Путь до больницы казался бесконечным. За какой-то час погода менялась несколько раз. Сперва солнце припекало так, что Агате пришлось снять чепец и обтереть им вспотевшую шею, затем набежали тучи, а уже на подступах к лечебнице они попали в настоящий ураган. Постиранную одежду срывало с веревок и уносило на крыши домов, деревья стонали, как старики, хлопали незапертые двери… Рудольф прикрыл Агату своим плащом, и так они добежали до лазарета. По пути ее охватило странное нездоровое веселье.
Сложись все иначе, они могли бы точно так же бежать, спасаясь от урагана, что застиг их после венчания. В первую брачную ночь друзья Рудольфа устроили бы кошачий концерт под окнами их спальни, смущая новобрачных и сбивая их с толку. А они с Рудольфом держали бы друг друга в объятиях, мокрые от дождя, но в радостном предвкушении грядущего. У них был бы дом с садом. К Рудольфу приходили бы лечиться от подагры или болей в груди, матери приводили бы своих сыновей, что сломали руки, прыгая с крыши амбара. Один день как две капли воды напоминал бы следующий, и так проходили бы годы, у них рождались бы дети, а на лицах появлялись морщины…
Если бы не чумной город Эльванген. Если бы не тюрьма. Если бы не казни.
Они стояли в дверном проеме, на границе между человеческим миром и бушующей стихией. Их одежда была наполовину мокрой и наполовину сухой. Волосы у обоих растрепались и прилипли к щекам, но на губах играла улыбка, точно оба подумали о домике с садом и спокойной мирной жизни.
Агата спрятала лицо на груди у мужа.
–Давай уедем скорее,– попросила она.– Я так измучена. Переждем, пока это безумие не закончится. Если бы ты знал, как я хочу нормальной жизни!
Он погладил ее по голове.
