Руни спросила, как скоро я смогу найти подпольного врача.
–Чего-оо?
Она повторила, с эдакой очаровательной прямотой. Для нее все было очевидно: Спайдер Маркэм, житель подпольного мира, водящийся с обитателями гетто, бандитами и дешевыми шлюхами –именно тот человек, к которому нужно обратиться, если тебе понадобился мясник.
–С какого хрена ты решила, что я знаю такого врача?
–А что, не знаешь?
–Конечно, не знаю. Я же не идиот вроде Ричарда Гора, я знаю, как предохраняться. От меня в жизни никто не залетал, а значит, и врачей таких мне знать неоткуда.
Я посмотрел на Руни с нескрываемым раздражением, а она недоуменно уставилась на меня в ответ. Я ее не убедил. Она подумала, что я просто скрываю свои связи по вполне понятным причинам.
–Ты мне не веришь, так?– все это начинало меня выбешивать. А тут еще и Дженни со своим несчастным лицом и растущим пузом.
–Но ты же можешь позвонить кому-нибудь из своих стремных друзей?
Тут меня прорвало почище неисправной скороварки.
–Ты издеваешься, что ли, Руни? Кому позвонить? Каким-таким «стремным друзьям»?– Лицо у меня так горело, что жар даже во рту чувствовался.
Она посмотрела на меня осуждающе.
Короче, я позвонил Кэнди.
Кэнди был бойцом в некой организации, объединенной общими интересами. Названия у них не было. Это однозначно не преступный синдикат. Про них можно сказать «группа» или «парни» или «эти», но точно не синдикат. Для начала Кэнди был греком, а не сицилийцем, хотя делишки проворачивал довольно темные, врать не буду.
Кэнди собирал деньги с подпольных лотерейщиков восточного Лос-Анджелеса, и я своими глазами видел, как его трехсотфутовая туша легкой походкой балерины заходит в магазин и через секунду наводит там шороху почище термитной бомбы.
«На этой неделе было много выигрышей,– начинает изворачиваться владелец магазина.– Прибыли совсем никакой. Всю сумму мне не наскрести, как насчет половины сейчас, а половины –на следующей неделе?»
На это Кэнди, который лишь слегка уступает габаритами Этне, набирает в легкие воздух, раздувается, как голубь, чуть не вдвое увеличиваясь в размерах, и тихим голоском полупридушенного младенца отвечает:
«Энджи, будь добр, приготовь деньги, а то мне придется сделать тебе больно. Я серьезно говорю».
Все бросаются врассыпную, а владелец лезет в секретную заначку под прилавком и достает причитающееся.
В общем, я позвонил Кэнди, потому что он, наверно, самый добрый парень из всех, кого я знаю.
–Привет,– начал я. Не вот чтобы впечатляющее начало, но больше мне в тот момент ничего в голову не пришло.– Слушай, тут одна знакомая немножко заигралась в дочки-матери. Ты, случайно, не знаешь, кто бы мог… ну это… решить проблему?
Кэнди был в шоке. Практически наорал на меня. За кого, дескать, я его принимаю? Он с такими людьми не знается. И если я, и правда, думаю, что он из таких, то я сделаю ему большое одолжение, если забуду его секретный номер. И хватило же у меня наглости! Интересно, с какими уродами я закорешался, что мне понадобился такой человек! Всё, до свидания!
Я повернулся к Дженни и Руни.
–Бросил трубку. Спасибо вам большое.
Девочки были поражены, и Руни высказала хитроумное предположение, что подобные парни никогда себя сразу не выдают. Помнится, я чуть не застонал.
Потом я попытал счастья с Ван Джессапом –характерным актером, у которого, казалось бы, каких только контактов нет. Но и у него таких контактов не оказалось. Потом я позвонил одному режиссеру с телевидения, с которым мы пару раз играли в джин; он сказал, что перезвонит. Потом –одной девчонке из сансетовской тусовки, которая задала мне несколько осторожных вопросов и тоже сказала, что перезвонит. Потом набрал родственницу в Помоне, которая нагло захихикала, а потом велела перезвонить.
Наконец, я позвонил Бофферу, писателю, певцу и дельцу, специализирующемуся на «личных потребностях». Разговор состоялся следующий:
–Мне нужен врач.
–Ну так сходи.
–Нет, чувак, мне для девчонки.
–Залетела?
–Ну ясное дело, балда. Я что тебе, Голубой Крест
[37], что ли?
–Для Руни?
–Кончай прикалываться.
–А для кого тогда? Руни в курсе, что ты налево ходишь?
–Она не от меня залетела.
–Ага, рассказывай.
–Чувак, кончай, я серьезно. Не смешно уже. Это не моя девчонка, это не я ее обрюхатил, и ей нужно сделать аборт. Можешь помочь или нет?
–Думаю, да. Мне приходилось…
–Знать ничего про это не хочу. Все в курсе, что ты у нас чемпион по трахотлону. Короче, Боффер, мне нужен специалист. Ты уж окажи мне услугу. Девчонка –моя подруга.
–Ты ж понимаешь, что все, кому ты позвонишь, подумают, что это ты.
–Понимаю.
–С каких это пор ты увлекся благотворительностью?
–Недавно прихватило. Так как зовут доктора-то? Телефон есть?
–Я бы на твоем месте не благородничал. Такие вещи паршиво сказываются на репутации.
–Нет у меня никакой репутации. Давай уже имя!
Возникла пауза, как будто Боффер всерьез подумывал отказаться. Он в этом плане со странностями. Его логика лежит в туманной плоскости животных инстинктов и полна тонкостей, которые он сам не очень-то сознает; все его решения основаны на крысиной изворотливости, выработавшейся за годы пребывания в голливудском цирке.
–Ручка есть? Записывай: С. Хайме Квинтано. Номер…
Боффер повторил имя и номер дважды, но так тараторил, что я все равно не успел записать. Тогда он притормозил, и я записал всё как можно тщательнее.
–Спасибо, Боффер. С меня причитается.
Я передал листок Дженни, и она уставилась на него так, точно я из холерного барака его притащил.
–Тебе придется самой позвонить,– сказал я ей.– Я так понял, это хороший мужик, у него своя клиника, но бóльшую часть недели он работает в больнице Мигеля Алемана, это очень крупная больница там. Мой друг пару раз возил к нему девчонок и говорит, что там всё очень чисто, и врач он отличный. Стоит это дело триста долларов.
Дженни всё пялилась на листок.
–Вот номер,– с нажимом сказал я. Это было все равно, что со статуей говорить.– DU-53-72, это в Тихуане. Имя, я думаю, правильно записал. Дженни?
Сначала она задвигала плечами. Молча. Потом затряслась, как одержимая, опустила голову на грудь и зарыдала так, что макушка у нее подпрыгивала как пробка на бурных волнах. Начала, значит, понимать, что случилась с ней не любовь, а нечто гораздо более грубое, примитивное и разрушительное. Почувствовала себя использованной, оскорбленной и, в самом плохом смысле этого устаревшего слова –запятнанной.
