–Гони четыре сотни,– нежно сказал я, ухватив его за грудки и модную стрижку от Джея Себринга
[42] за двенадцать долларов.
–Нет, погоди,– начал он.
–Curettage,– процитировал я недавно вычитанное слово.– Это «выскабливание» по-французски. Простейшая процедура, заключающаяся в выскабливании слизистой оболочки матки.– По-прежнему держа Роджера за волосы, я выпустил его куртку и сжал кулак.
–Процедура выполняется под легким общим наркозом.– Я как следует врезал Роджеру в глаз.– Нормальная матка представляет собой грушевидный гладкомышечный орган около трех дюймов длиной, двух дюймов шириной и дюйма толщиной, расположенный в средней части полости малого таза.– Он повалился на бок; его лицо сначала покраснело, потом посинело, потом посерело, из небольшой ссадины пошла кровь, глаза затуманились.
–У матки,– продолжил я, отвешивая ему оплеухи, чтобы привести в чувство,– имеется три оболочки: тонкая внешняя (облегающая), плотная мышечная и слизистая оболочка полости матки, расположенной в центре органа.– Роджер вернулся из страны грез и с испугом глядел на избивающего его посланца эриний
[43]. После очередной оплеухи он прикусил язык и заверещал что-то нечленораздельное. Я двинул его в правое ухо, потом в левое; его голова колыхалась, как подтаявший верхний шарик мороженого в вафельном рожке.
–Говоря простым языком, функция матки заключается в том, чтобы принять оплодотворенную яйцеклетку (которая перемещается в нее из яичника по фаллопиевым трубам), сохранять и питать эту яйцеклетку на протяжении беременности и –тут я что есть силы дал ему в зубы,– вытолкнуть полностью сформировавшийся эмбрион. С тебя четыре сотни, Роджер.– Я разбил Гору верхнюю губу; нижнюю он прокусил сам и начал снова впадать в забытье.
–Гони деньги, Роджер, детка,– тихо сказал я. Он опять завалился на бок и лежал так, трясясь от страха.
Я пошел на кухню и налил себе стакан холодной воды. С порядком в доме у него было так себе, мне пришлось вымыть свой стакан. Я обработал Роджера не очень аккуратно –не профессионал все-таки. Тем не менее у меня открылись глаза на то, сколько во мне, оказывается, ненависти, жестокости и прямо-таки образцового бешенства. Я сидел рядом с Роджером, пока он промокал лицо влажным полотенцем, и от его вида у меня колени тряслись. Его лицо выглядело так, как будто кто-то принял его за десятифунтовый кусок филе и решил поджарить: левый глаз заплыл и превратился в поблескивающую красно-синюю массу, рот разбит, нижняя губа прокушена насквозь, всё остальное покрыто синяками и ссадинами. Да, немало времени пройдет, прежде чем ему снова начнут подмигивать гардеробщицы из клуба «Пи-Джейс». Я протянул Роджеру телефон. Он посмотрел на него, потом на меня. Синева вокруг подбитого глаза начинала расползаться у него по щеке.
Он позвонил отцу и наплел, что угодил в неприятную историю и ему позарез нужно четыреста долларов. Думаю, папаша понял, в какую именно. Где-то в середине разговора Роджер просветлел –значит, старик согласился. Наконец, раз десять повторив: «Да, папа, это в последний раз; вот увидишь, теперь все изменится; спасибо, папа, ты не пожалеешь, что помог»,– он повесил трубку. Я наградил его самым жестким взглядом, на какой был способен, и сказал:
–Плохо, что у нас нет закона, который защищал бы девочек вроде Дженни от собственной глупости. Или закона, который бы наказывал парня, который ведет себя не по-джентльменски. Но вот что я тебе скажу, дружище: бывают вещи пострашнее, чем то, что я с тобой сделал. Можешь заявить на меня в полицию, хотя я бы на твоем месте не стал. Что мне можно предъявить? Угрозу насилием? Но я тебе не угрожал. Так что в лучшем случае меня привлекут за нанесение побоев и упекут лет на пять, но напоминаю тебе: есть вещи пострашнее, и если я сяду, эти вещи с тобой сделают куда более серьезные парни, чем я. Так что поразмысли об этом. Мы повезем Дженни в Мексику в четверг, поторопись с деньгами.– С этими словами я встал и направился к выходу.
Роджер зарычал на меня с пола.
–Знаешь, кто твоя Дженни? Сучка и вертихвостка, вот кто! Она не меньше меня хотела! Никакой чести там и не водилось, защищать нечего! Так что возьми-ка свою Дженни и засунь…
Я аккуратно поставил ногу ему на мошонку и нежно произнес:
–Она не моя Дженни. И не твоя. Она своя собственная, и какая бы она ни была, она, как-никак, человек. Чего о тебе, боюсь, не скажешь.
Когда я уходил, Роджер ловил ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.
Мотор моей машины все еще работал.
Когда я вернулся, Дженни была одна. Руни поехала навестить родителей: они купили новую собаку, а Руни с ума сходила по младенцам и маленьким собачкам. Поэтому она и носилась так с Дженни, которая немного напоминала и младенца и собачку сразу: младенца –свежим розовым личиком и наивностью, а собачку –пугливостью и потребностью в любви, которую они излучают нон-стоп.
–Сыграем в джин?– спросил я.
Дженни кивнула и пошла за потрепанной колодой. Мы расположились на диване, и пока она тасовала карты, я закурил. Некоторое время мы молча играли. Наконец, когда у меня вышли четыре пики и я обогнал Дженни на двадцать пять очков, я сказал:
–Я поговорил с Роджером. Он передумал.
–Ты ничего ему не сделал?!– Это было первое, о чем она подумала. Не о деньгах, не о том, что с ней будет, нет –как там Роджер.
Я на секунду почувствовал себя неловко до колик –как будто я влез в разборки между двумя людьми, которые знают друг друга куда лучше, чем незваный советчик, стремящийся их помирить.
–Он в порядке. Мы просто поговорили, и я убедил его, что ответственность на нем. Он отдаст тебе деньги до четверга.
Дженни опустила руки, и я увидел ее карты –не очень, прямо скажем.
–Слава Богу,– выдохнула она. Она сильно побледнела, как будто что-то в ней умерло, как будто какой-то жизненно-важный ингредиент ее характера вступил в реакцию с неизвестным катализатором и испарился.
Дженни выронила карты и откинулась на спинку дивана, закрыв глаза. У нее были белокурые с рыжиной волосы, которые она обычно собирала в хвост –не самый популярный стиль у современных девушек. Но ей это шло, и ее юность радовала глаз. Я посмотрел на ее, и что-то во мне перевернулось.
Она что-то сказала.
Я не расслышал, что, и сначала подумал, что мне показалось. Она не выбирала слова, просто выплескивала свой страх и неуверенность.
–Ох, Кенни…
Голос из прошлого. Непонятно чей –одной из тех, с кем я встречался, когда был еще достаточно молод, чтобы помнить всех, кто согласился со мной переспать, и мог сосчитать своих партнерш на пальцах одной руки. Может, это была моя вторая девчонка, не помню, как ее звали. Нет такого человека, который не помнил бы своего первого мужчину или первую женщину. Вторые– другое дело. Возможно, что и она… как бы то ни было, дело прошлое, а сейчас, в настоящем, Дженни сказала: «Ох, Кенни», и я прижал ее, худенькую, к себе, не выпуская из руки карт. Она посмотрела на меня. Я забыл, какого цвета ее глаза, но помню, что в них кружились крапинки, как пылинки в луче солнечного света.
