Медсестра возвращается с двумя пластиковыми стаканчиками. В одном вода, в другом пять таблеток: две большие желтые, три маленькие белые. Она с трудом проглатывает их, ей нужно еще воды. Потом ее снова оставляют одну, она ждет. Проходит десять минут, возвращаются Квинтано с сестрой.
–Вы прекрасная пациентка. Чертова блондинка все время двигала бедрами, боялась, дергалась, но вы прекрасно себя вели.
Ей помогают спуститься вниз, где ждет та первая медсестра.
Привет.
Я уже давно пытался выбраться из этой комнаты, выйти на воздух, подумать о чем-нибудь. И разобраться, почему я оказался настолько вовлечен во всю эту историю с Дженни, почему чувствовал, что должен помочь ей, хотя не был в ответе за то, что случилось. Мне казалось, что я знаю причину, и хотелось подумать об этом где-нибудь вне абортария.
Я попытался выйти из дома через единственную известную мне дверь наружу, но Луис, болтавший по-испански с рахитиком, жестом велел мне вернуться обратно. Этот парень начинал меня доставать. У Квинтано приятное, чистое заведение, но нанимать типа со шрамом вроде Луиса –не лучшая клиентская политика. Из-за него поездка к доктору кажется более подозрительной, чем это необходимо. Он не внушает девчонкам, приехавшим на аборт, ни доверия, ни чувства безопасности, да и с дешевой мелодрамой малость перебирает.
–Я хочу прогуляться,– сказал я, направляясь к воротам.
–Нет. Назад. Ждать, когда закончат,– Луис демонстративно сунул руку в карман своего полупальто.
Мне думалось, что ничего опасней пыли там нет, но связываться с ним было бессмысленно, и я вернулся назад.
С нашего приезда прошло всего четыре часа, но они показались мне вечностью.
Я выкурил свои полторы пачки «Филип Моррис» идошел до того, что начал стрелять у Руни ее чертов «Кент», или «Спрингс», или сушеный страстоцвет, или как там называется эта ментоловая ароматизированная подделка под приличные сигареты. Во рту у меня был такой вкус, будто через него босиком прошлась Национально-революционная партия Китая в полном составе, а впереди вышагивал далай-лама в мозольных пластырях «Доктор Шоль».
Наконец, вернулась Дженни. Ее поддерживала под руку медсестра, которую мы уже видели –та, которая не разговаривала. Я с первого взгляда понял, что дело плохо: лицо Дженни выглядело, как рисунок углем на папирусе. Я встал и помог ей дойти до дивана. Она села рядом с Руни и провела рукой по виску и по волосам –ее характерный жест, когда она чувствовала себя неуютно.
–Как ты себя чувствуешь?– спросил я.
–Вроде нормально. Рада, что все позади.
Руни придвинулась к ней поближе.
–Ты сама на себя не похожа, всё точно в порядке?
Дженни молча, почти равнодушно кивнула.
В порядке было явно не всё.
–Были какие-то проблемы во время операции?– спросил я медсестру. Она, холодная бессердечная стерва, сделала каменное лицо, не удостоив меня ответом. Я повторил свой вопрос.
–Вы смотреть лучче, если подкрасити губы,– сказала эта горгона Дженни. Дженни пробормотала в ответ что-то неразборчивое. Я не знал, что надо делать в такой ситуации.
Решение за меня принял Луис, материализовавшийся из приемной.
–Пора ехать,– сказал он.
Медсестра исчезла за одной из дверей; мы встали и помогли Дженни подняться, поддерживая ее с двух сторон. В приемной сидела очередь из пяти новых девушек. Я был поражен обширностью практики доктора Квинтано. Налогов с этого бизнеса он не платит,если он еще не миллионер, ему явно не помешал бы хороший менеджер. Студенты тоже были там, и блондинка выглядела абсолютно нормально.
Мы вышли из дома, сели в машину. Ворота поднялись, и Луис задним ходом выехал на улицу, в точности повторив нашу траекторию при въезде. Хотя этот опытный навигатор повез нас в город другой дорогой, снова петляя и меняя направление, это было уже неважно: якрепко запомнил дорогу к маленькой домашней мастерской Квинтано. Луис высадил нас на парковке «Вулворта» итак рванул с места, что резину спалил. Мы стояли, глядя друг на друга и на машины.
–Сколько вы заплатили?– спросил студент.
–Четыре сотни,– ответил я.
Он кивнул.
–Мы тоже.
Похоже, от этой информации ему полегчало.
–Можно мы поедем?– очень тихо спросила Дженни. Я знал, что ей плохо и не по себе, да и Руни тоже. Мы сели в машину, вырулили из центра и направились к границе, но пересечь ее нам не удалось.
Все произошло так быстро, что рассказывать тоже надо побыстрей. Мы ехали через город, наши носы и души наполнялись пылью, а перед глазами то и дело всплывали живые свидетельства того, каким ужасным может быть человеческое существование. Я встал в конец длинной очереди на пограничный контроль; мы с Руни украдкой наблюдали за Дженни –она явно чувствовала себя хуже, ее слегка трясло. Всё, чего мне хотелось в тот момент –скорее добраться до Лос-Анджелеса и отвести ее к нормальному врачу.
Пограничники пропускали машины одну за другой.
Нас остановили; пограничный инспектор наклонился к моему окну и спросил, везем ли мы что-нибудь, подлежащее декларированию. Я так понял, он подумал, что мы закупились по самые гланды.
–Абсолютно ничего, сэр,– сказал я.– Мы просто покатались по городу, ничего не купили.
Он дал было отмашку пропустить нас, но тут его взгляд упал на барабаны, которые я купил. Он посмотрел на них, потом на меня. Я оглянулся на заднее сиденье, где они лежали– забыл про них начисто. Смешок, изданный мной, отдавал фальшью, как фильмы производства Джозефа Левина.
–О, кроме этого, разумеется, ха-ха-ха.
На этом мы и погорели. Инспектор попросил открыть багажник. Я открыл –там было пусто. Тогда он заглянул в бардачок, проверил под задним сиденьем –ничего; порылся в сумках девчонок –ничего, кроме пузырька с обезболивающими таблетками, которые Дженни уже давно таскала с собой (на этикетке стояла подпись ее доктора в Беверли-Хиллс).
Инспектор взял пузырек, засунул его под левый дворник и велел мне свернуть в сторону для досмотра. Я был в ужасе –Дженни выглядела так, будто вот-вот потеряет сознание,– однако сделал, что велено. Откуда-то доносились тихие гитарные аккорды, и я подумал: «Как странно, за весь день в стране, в которой музыка должна, по идее, витать в воздухе, я ни разу не слышал, что бы кто-то играл или пел вживую; только радио в машине да саундтрек той нью-йоркской викторины. А от улыбающихся, счастливых обитателей этой солнечной Валгаллы –ничего, тишина. И вот теперь, перед самым отъездом, эти подлинные звуки иного мира». Инспектор внимательно изучил пузырек и спросил, чьи это таблетки; Дженни сказала, что ее. Он попросил ее пройти с ним, поговорить с начальником. Она посмотрела на меня.
–Я с тобой,– сказал я.
Мы пошли за инспектором по бетонированной дорожке к застекленному главному офису. Мне приходилось незаметно поддерживать Дженни –она побелела, как полуденное солнце.
