У водителя «кадиллака» не было шеи: голова сидела прямо на широких плечах. Глядя перед собой, он в последний раз затянулся сигарой и выбросил дымящийся окурок прямо под ноги Гаспару. Старик поглядел сначала на метафорический дар, потом на дарителя. Тот, как загипнотизированная макака, не сводил глаз с красного кружка светофора. За «брогамом» выстроилась очередь из машин. Гаспар, кряхтя, нагнулся, поднял окурок, подошел к «кадиллаку», просунул голову в окно на глазах у изумленного Билли и с подчеркнутой любезностью сказал:
–Кажется, вы обронили это в нашей гостиной.– Сказав это, Гаспар швырнул еще тлеющий окурок на заднее сиденье, где тот сразу прожег дырку в дорогой кожаной обивке.
Водитель взревел, безуспешно пытаясь разглядеть окурок в зеркале заднего вида, и оглянулся через плечо, но при отсутствии шеи ему и этот маневр не удался. Тогда он поставил машину на нейтралку и выскочил.
–Чертов ублюдок! Что ты сделал с моей машиной, засранец чертов, убью…
Гаспар, стоя на месте, вежливо улыбался и с нескрываемым удовольствием наблюдал, как беснуется владелец «кадиллака». Билли, почти уже дошедший до противоположного тротуара, бросился назад, схватил старика за руку и потащил за собой. Гаспар улыбался всё с тем же убийственным шармом.
Сигнал светофора сменился.
Все это произошло буквально за пять секунд. Машины, выстроившиеся за «брогамом», начали нетерпеливо сигналить. Владелец «кадиллака» не знал, что делать: бежать за Гаспаром, спасать свое заднее сиденье или ехать дальше, как того требовали сигналящие и осыпающие его проклятиями другие водители. Он стоял у машины, дрожа от ярости, и никак не мог решиться на что-то одно.
Билли поволок Гаспара вверх по улице, свернул направо, еще направо и остановился перевести дух.
Гаспар все еще улыбался и довольно хихикал над собственной шалостью.
–Ты рехнулся!– завопил Билли, отчаянно размахивая руками.
–Неплохо, да?– старик нежно ткнул Билли пальцем в бицепс.
–Рехнулся, старый дурак! Да этот мужик тебе бы голову оторвал. Совсем уже?
–Я просто несу ответственность.
–За что, мать твою? За все окурки, которые идиоты выкидывают на улицу?
Старик кивнул.
–За окурки, за прочий мусор, за токсичные отходы, которые тайно выбрасывают ночью, за загрязнение окружающей среды. Отвечаю за кусты, кактусы, баобабы, за яблоки и даже за лимскую фасоль, которая мне не нравится. Встретишь того, кто добровольно ест лимскую фасоль, так и знай– извращенец.
–Что ты несешь?– заорал Билли.
–Еще я отвечаю за кошек и собак, за тараканов и президента Соединенных Штатов, за Джонаса Солка
[75], за твою маму и всех танцовщиц отеля «Сэндс» вВегасе. И за их хореографа тоже.
–Кем ты себя возомнил? Богом?
–Не богохульствуй. Я слишком стар, чтобы мыть тебе рот с мылом. Конечно, я не Бог. Я просто старик, но старик ответственный.
С этими словами Гаспар повернулся и направился к перекрестку, чтобы выйти на их прежний маршрут. Билли молча глядел ему вслед, словно пригвожденный к месту его словами.
–Пошевеливайся, парень!– окликнул его Гаспар.– Мы опоздаем к началу сеанса, терпеть этого не могу.
После ужина они сидели в приятном полумраке и любовались картинами. Старик сходил в Художественный музей, накупил недорогих репродукций –Макса Эрнста, Жерома, Ричарда Дадда, изящного Фейнингера –и развесил их по стенам в дешевых рамках. Некоторое время они молчали, а потом принялись негромко болтать.
–Я много думал о том, как умру,– неожиданно произнес Гаспар.– Мне нравится, как про это сказал Вуди Аллен.
–А что он сказал?
–Он сказал: «Я не боюсь умереть. Я просто не хочу при этом присутствовать».
Билли усмехнулся.
–Вот и я примерно то же чувствую, Билли. Я не боюсь покидать этот мир, но мне страшно покидать Минну. Я бываю у нее, говорю с ней и знаю, что мы все еще связаны. Когда я уйду, это будет концом и для Минны. Она по-настоящему умрет. У нас нет детей, нет родственников, почти все, кто нас знал, уже сами умерли. Мы не совершили ничего такого, о чем пишут в книгах, так что никто о нас и не вспомнит. Я с этим смирился, но мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь помнил о Минне. Она была замечательным человеком.
–А ты расскажи мне о ней,– сказал Билли.– Я буду помнить вместо тебя.
Разрозненные воспоминания. Одни на удивление четкие и яркие, другие смутные, как остатки сна. Целая человеческая жизнь: мелкие жесты, ямочки на щеках, когда она смеялась какой-то из его глупых шуточек. Их юность, любовь, зрелость. Мелкие победы и боль несбывшихся мечтаний. То, как Гаспар говорил о ней, многое говорило о нем самом: его голос, необычайно нежный, был полон такой глубокой тоски, что для успокоения ему приходилось делать частые паузы. Он собирал образ Минны, как головоломку: ее любовь к нему, ее заботу, ее одежду, ее походку, ее любимые безделушки, ее меткие замечания. Все эти детали нужно было тщательно упаковать и поместить в новое хранилище. Старик отдавал Минну на хранение Билли Кенетте.
Рассвело. Через жалюзи в комнату просачивался оранжевый свет.
–Спасибо, отец,– сказал Билли. Он не мог объяснить, что он почувствовал тогда на улице, но добавил:
–Я никогда ни за кого и ни за что не был в ответе, никому не принадлежал…не знаю уж почему. Меня это не беспокоило, потому что я не знал, что бывает и по-другому.– Билли наклонился к Гаспару, давая понять, что хочет сказать нечто важное, открыть глубоко спрятанный секрет –и заговорил так тихо, что старику пришлось вслушиваться.
–Я его даже не знал. Мы обороняли аэродром в Дананге –я говорил тебе, что служил в первом батальоне девятого полка морской пехоты? Ну, так вот. Комми готовили наступление на провинцию Куангнгай, к югу от нас –было похоже, что они собираются взять тамошнюю столицу. Моей стрелковой роте было приказано защищать периметр. Вьетконговцы постоянно посылали диверсионные группы –дня не проходило, чтобы не убили какого-нибудь несчастного придурка, которому приспичило не вовремя почесать голову. Дело было в конце июня –холодно, непрерывные дожди, воды в окопах выше колена. Сначала мы увидели сигнальные огни, потом наши гаубицы забухали. Небо заполнилось трассирующими пулями и снарядами. Я услышал что-то в кустах, рванул туда и увидел двух солдат регулярной армии, вот как тебя сейчас: темно-синяя форма, длинные черные волосы. Они стреляют, а у меня как назло автомат заклинило. Вытащил рожок, стал другой вставлять, и тут они меня тоже заметили. Наставили на меня свои АК-47. Господи, до сих пор помню это чувство: всё вокруг точно замедлилось, и только два дула калибра 7,62 на меня смотрят. Настолько не в себе был, что стал прикидывать, чье это производство: советское, китайское, чехословацкое, северо-корейское? От сигнальных ракет светло, как днем –вижу, кранты мне, и тут на них напрыгивает наш младший капрал и орет что-то вроде: «Эй, комми сраные, гляньте сюда!»– а может, и что другое, не помню. Короче, изрешетили они его так, что от него ошметки летелина кусты, на меня… даже в воду, где я стоял…
