–Ноги лишился, и поделом,– продолжала кошка.– Посмотрим, как он теперь объяснит свои «особые отношения» сбожеством, ха!
Какое мстительное создание. При жизни была, наверно, телефонисткой в маклерской конторе.
–Что, не удостоишь меня ответом?– в голосе кошки зазвучали скандальные нотки.– Ты ведь тоже мертв, абсолютно мертв, ты в курсе?
–Смерть не является причиной для отказа от своих этических стандартов,– сказал я.– Убирайся. Иди погрызи рыбью голову или пристань к кому-то еще.– Я отвернулся. Ресторан был полон –зрители, вышедшие после вечернего спектакля, мешались с гуляками, которые только-только разогревались. Все болтали, налегая на закуски и потирая убившие их раны. Мне было одиноко среди этого скопления тел и громких голосов.
Кошка перешла к открытым оскорблениям, которые я проигнорировал. Интересно: если кошка забирается на спину собаке, она стоит тихо, стараясь не беспокоить собаку и надеясь, что этот живой постамент не рванет неожиданно с места? Или впивается когтями и цепляется, как начинающий наездник родео, раздирая собачью шкуру? Вот каким глубокомысленным размышлениям предавался я в ожидании ужина.
Наконец я увидел официанта: он пробирался через толпу, ловко огибая столики, балансируя алюминиевым подносом на вытянутых пальцах одной руки. Он умер недавно и еще не раскаялся. Зомби, ходячий мертвец, некро-официант, к тому же и растаман: дреды умаслены жиром убитых дельфинов и кашалотов с легким ароматом лепестков розы. Татуировка Хайле Селассие
[117] у него на груди весело подмигнула мне.
Официант водрузил поднос на мой столик и стал разгружать. Первым поднос покинул стакан мутной воды. За ним последовала салатная тарелка со «счастливым лицом»: между дугой из кедровых орешков внизу и парой шариков саго вверху церемониальная греческая оливка. И, наконец, главное блюдо на большой квадратной тарелке: дымящаяся душа моей первой жены, приправленная раскаянием и оправданным раздражением, с двойной порцией пюре из совершенных ошибок и подливкой.
–Еще чего-нибудь, чувак?– осведомился официант, развернув салфетку и накрыв ей мои колени.
Я посмотрел на еду.
–Как будто у меня есть право еще на что-то.
Во взгляде официанта не было ни малейшего сочувствия. Он растянул губы в улыбке и предложил:
–Я мог бы принести тебе втихую немного лобстера, которого выбросили во время истребления моавитян
[118].
Знакомая история. Я хмыкнул и вернулся к своей тарелке. Душа была горькой и безвкусной –как и вчера, и позавчера, и каждый вечер со времени моей смерти,– и я должен был съесть ее без остатка. При жизни мы все время ругались, и я никогда не уступал; мы мучили друг друга четырнадцать лет. Потом она разбила витрину в приемной моего офиса, перерезала себе осколком вены до самого локтя –прямо на глазах у секретарши, которая так перепугалась, что не смогла ей помочь,– и истекла кровью, так чтобы мое начальство и коллеги видели, насколько сокрушительную неудачу я потерпел, пытаясь спасти ее от ее же прошлого.
–Чо, не нравится?– осведомился некро-официант, по-прежнему стоя у меня за спиной.
–Не особенно,– ответил я, глядя на вилку с серо-коричневой субстанцией.– Есть смысл попросить соль и перец?
Официант наклонился, взял тарелку и вернул ее на поднос.
–Жалко мне тебя, упрямый ты болван. На такой диете не пожируешь. На вот,– он снял с подноса маленькую тарелочку, которой я раньше не видел.– Попробуй.
Он поставил тарелочку передо мной. Это был новый деликатес, и его наличие на моем столике означало, что я перешел на следующую стадию вечного познания.
Я был женат не один раз.
Мой вам совет: никогда не заказывайте гамбургер в «Человечинке».
Процесс. Помните «Некко Вейферс»? Такие разноцветные печенья в длинной цилиндрической пачке? В моем детстве это были лучшие сладости для кино, потому что их хватало надолго. В каждой пачке имелся набор разных вкусов, но все печенья, кроме шоколадных, были очень мучнистые. «Некко» делились с друзьями, сидящими справа и слева, поэтому важно было тщательно рассчитать скорость, с которой ты ешь, и угощать приятелей исключительно лакричными, лимонными или вишневыми печеньями, следя за тем, чтобы шоколадные доставались только тебе. Однажды я зашел в маленький магазинчик около железнодорожных путей в Пэйнсвилле, штат Огайо, и мое сердце затрепетало: яувидел пачку «Некко», где все печенья были шоколадными. «Бог все-таки есть»,– подумал я. По сей день –хотя сейчас «Некко Вейферс» уже редкость –я не могу отказать себе в шоколадной пачке.
И вот стою я как-то в очереди за билетами в кино. У меня с собой две пачки «Некко», пару печений я уже съел и вдруг слышу: стоящий за мной мужчина моего возраста чуть ли не с благоговением говорит своей спутнице –почти шепотом, чтобы я не услышал и не подумал, что он подглядывает: «Смотри, у этого парня “Некко Вейферс”»! Спутница, значительно моложе его, не поняла и переспросила: «Некро Вейтерс»?
[119] Мужчина объяснил, о чем речь, но я запомнил эту ошибку. Так и родились «Некро-официанты». Кого они обслуживают? Чего ждут? Как они умерли? О да. Некро-официанты. Это процесс.
Марк
В сорок одну минуту первого в ночь на 28 апреля 1910 года, когда в чернильном небе горела комета Галлея, двое парнишек лихорадочно раскапывали свежую могилу на кладбище города Элмайра в штате Нью-Йорк. Могильный камень еще не установили, потому что земля недостаточно улеглась. Для апреля было холодновато, но мальчишки обливались потом. Вся неделя выдалась холодной. Было холодно, и когда он умер –на закате, в Реддинге, штат Коннектикут. И когда тысячи скорбящих проходили мимо гроба, выставленного в Кирпичной пресвитерианской церкви Нью-Йорка, где он лежал в отутюженном белом льняном костюме. И когда его везли на элмайрское кладбище.
Перевалило за полночь, луна при свете кометы Галлея превратилась в тусклый грош. Мальчишки копали что есть сил.
–Том,– прошептал тот, что повыше, в помятой и словно жеваной соломенной шляпе.
Ответа не последовало.
–Том! Эй, Том, ты там в порядке?
–Был бы в порядке, если б ты не ронял мне землю на голову,– откликнулся голос снизу. Парнишка повыше мычанием выразил свое сожаление.
–Чтоб мне пропасть, Том, если мне не страшно до чертиков. Хорошо бы нам убраться отсюда. Уж больно торжественно всё.
Том, уже на четыре фута в могиле, нажал ногой на лопату и вогнал ее в землю так, чтобы она стояла сама по себе. Он вытер пот со лба и носа, но его лицо все равно блестело в тусклом свете лампы, стоящей на краю ямы. Он посмотрел на товарища.
