Ну, всё –опасность миновала. Черт подери, Генри, я думал, меня удар хватит, когда я вошел, и вы повыскакивали из-за диванов. Какой идиот это придумал? Только не говори, что ты,сейчас я просто не в силах потерять к тебе уважение. Мне нужен друг, который выслушает меня без предубеждения, а еще больше –глоток «Джека» из большой черной фляжки; она там, на третьей полке, между «Гавайской мифологией» Беквит и «Пользой от волшебства» Беттельгейма.
Я бы и сам достал, но совсем выдохся, а тебе недавно пластику сосудов сделали, так что энергии у тебя сейчас точно побольше. Там, в буфете, есть пара чистых стаканов, если только уборщице не вздумалось всё переставить, пока меня не было. Я ее просил ничего не трогать, но ты же знаешь,они никогда не слушают. Да, так вот. Пока меня не было. Плесни-ка мне этого теннессийского напитка миллиметров на тридцать, и я поведаю твоим стареющим ушам причину ужасного падения моего жизненного тонуса.
Нет, я не плачу –это просто нервы, и долгое путешествие, и всё, что случилось в Стокгольме. Не буду врать –мне грустно, но указатели моей жизни сменились четыре дня назад, и я уже смирился…Что-что? А, извини, я не хотел забегать вперед. Расскажу по порядку. Это не очень запутанная сага, и рассказ много времени не займет. Но повремени с выводами, пока не дослушаешь до конца, договорились? Вот и славно. Дело было так. Мой доклад поставили на второй день конференции, и мне хотелось сначала посмотреть город. Когда Боинг-767 «Скандинавских авиалиний» приземлился в аэропорту Арланда, меня уже ждал мой спонсор, Джон-Генри Холмберг, со своей новой женой Эвастиной и сыном от предыдущего брака Алексом. С ними был и некий доктор Рихард Фукс, весьма странный маленький человечек, автор невероятно туманных книг о странных болезнях, которые никто не покупает и не читает. Было довольно тепло. Джон-Генри снял пиджак и расстегнул ворот рубашки, Эвастина то и дело промокала платочком верхнюю губу, а Алекс был в шортах, хотя давно вырос из подобной одежды. Так что да, было довольно тепло. Но Фукс –Фукс был в перчатках. В таких белых латексных перчатках, которые надевают в лаборатории, чтобы исследовать образцы. Он бурно приветствовал меня. Сказал, что хочет показать мне монографию о каком-то трудном для понимания аспекте скандинавской мифологии, которую он перевел на английский.
Каким образом моя работа в области семиотики мифологии снискала такое раболепное восхищение этого странного человечка и откуда он узнал о никому не известном профессоре античности с факультета английской филологии университета Северной Каролины, я так и не узнал. Но поскольку именно он был причиной произошедшего со мной, я подозреваю, что его присутствие в аэропорту было не случайно. Ох, снова забегаю вперед. Терпение, Генри. Меня отвезли в отель «Ройял Викинг», я распаковал вещи, принял душ и часок вздремнул. Я не находил себе места –мне ужасно хотелось спать, но никак не удавалось по-настоящему заснуть. Ноги все время сводило. Я не мог успокоиться –всё переживал: через два дня мне предстояло делать доклад на крупной международной конференции, посвященной современным академическим тяготам, а ты ведь знаешь,я всегда с трудом переносил «деконструктивистскую» критику. Я устал, как собака, но, вместо того, чтобы принять лекарство от судорог в ногах и подольше поспать, начал возиться с рукописью. Даже добавил новый подзаголовок: «Пост-структуралистская интерпретация иконографии легенды о Тезее и Минотавре», который сам мог с трудом выговорить. Только представь, как бы я выкручивался, если бы кто-то спросил, что означает эта галиматья. Но я знал, что в академическом издании это будет отлично смотреться. В общем, когда мои спутники заехали за мной, чтобы вместе отправиться на прием по случаю открытия конференции, мне можно было спички в глаза вставлять. Может, поэтому то, что случилось после, и не встревожило меня. Шекспир говорил о таком «странно и нелепо»
[126]. Но на обратном пути у меня было четырнадцать с половиной часов, чтобы обдумать происшедшее, так что я могу смело сказать –о да, без сомнения, это было очень тревожно, странно и нелепо. Ладно, не напрягайся! Я избавлю тебя от местного колорита, своих ощущений от поездки по мощеным булыжником улицам и рассказов о том, как все нефферояттно дорого в Швеции,знаешь, сколько там стоит катушка скотча? Почти семь долларов, вот сколько,с ума сойти, правда? В общем, я сразу перейду к приему и встрече с Агнес. И к Фуксу. И к гробнице на Остерлангатан. И к огненному перу, которое я привез из Стогкольма вместо самой красивой женщины, когда-либо ходившей по земле.
Мы сидели за огромным столом, и классический пианист по имени Беккелунн играл произведения современных шведских композиторов –Блумдаля, Карлида, Бёка, Лидхольма,в общем, всей «Группы понедельника»
[127]. Фукс сидел рядом и смотрел на меня так, как будто я вот-вот начну пускать изо рта мыльные пузыри. Я поблагодарил его, когда он снова наполнил мой бокал шампанским, уже в третий или четвертый раз,он так усердствовал, будто хотел, чтобы я нанял его в услужение. Он улыбнулся, показав мерзкие бурые зубы, и сказал: «Вижу, вас беспокоят мои перчатки». Я и не осознавал, что таращился на эти резиновые аксессуары, но набравшись шампанского, развеселился и, вместо того, чтобы просто вежливо ответить, начал умничать.
–Видите ли, доктор Фукс,– сказал я –от моего внимания не ускользнул тот факт, что, хотя температура в этом битком набитом зале подбирается к тридцати градусам и все присутствующие, как говорят на идиш, швитцуют
[128] как свиньи, вы застегнуты на все пуговицы и в перчатках. Отчего бы?
Джону-Генри было явно не по себе. Мы пришли на прием втроем –Эвастина осталась дома с малышом, Фнорком, который как раз достиг того возраста, когда детям нравится ловить и есть мух. Хотя люди и подсаживались к нашему большому столу, это было обусловлено скорее тем, что в набитом зале было не так много сидячих мест, чем желанием пообщаться с нами. Не то, чтобы я пристально за этим следил, но мне показалось, что с Джоном-Генри здороваются многие, а доктора Фукса подчеркнуто игнорируют.
Доктор посерьезнел и тихо ответил на мое замечание, которое, как я тут же сообразил, было невероятно глупым и грубым порождением избытка шампанского:
–У меня гипергидроз, профессор Стэпилтон. Чрезмерное потоотделение, швитц, как вы говорите. У меня ужасно потеют руки и подмышки, мне приходится носить шерстяные рубашки, чтобы впитывался пот, и еще прокладки под одежду, вроде тех, что носят женщины. На тот случай, если мне, к моему ужасу, придется пожать кому-нибудь руку, я ношу с собой маленькие полотенца. Если я сниму свою перчатку и положу руку на скатерть, она насквозь промокнет в секунду.
Улыбнувшись жалкой улыбкой, которую пытался выдать за бодрую, он добавил:
–Люди смотрят на меня с отвращением, профессор. Поэтому я и ношу перчатки, знаете ли.
Я почувствовал себя совершеннейшим идиотом; выбраться из ямы, которую я себе выкопал, было невозможно, и мне стало особенно неловко, когда Фукс еще больше унизил меня, представив ослепительной женщине, проходившей мимо нашего стола. Он без запинки перешел от «люди меня не выносят, потому что я постоянно потный» к «О, Агнес, дорогая! Познакомьтесь: это профессор Гордон Стэпилтон из Чапел-Хилла в Северной Каролине –знаменитый американский ученый, большой авторитет во всем, что касается мифов, и коллега нашего друга Джона-Генри».
