С одного взгляда на нее я понял, что значит жить с гипергидрозом. Каждая клеточка моего тела превратилась в Ниагарский водопад. Хотя мое сознание и притупилось от выпитого шампанского, я все же понял, что встретил, наконец, самую прекрасную в мире женщину, на которой готов жениться (а если жениться не получится, я никогда не смогу удовольствоваться кем-то другим).
Волосы цвета угольков в погасшем костре, когда твои приятели уже расползлись по спальным мешкам, а тебе не спится, и ты лежишь и смотришь на эти алые огоньки, которые перешептываются и мерцают на пепельном ложе. Миндалевидные, с приподнятыми уголками глаза зеленые –не грязно-зеленые, а как нефритовые китайские статуэтки династии Шан или Чжоу. Если я и дальше буду описывать ее, то скажу что-нибудь еще более идиотское. Я пытался вам рассказать о ней, когда позвонил на следующее утро, помнишь? Когда сказал, что со мной приедет женщина, которую я люблю, и зовут ее Агнес? Тогда я был пьян от ее присутствия, и сейчас, описывая ее, как будто захмелел снова.
Ну ладно. Важно то, что мы обменялись взглядами, и нас буквально бросило друг к другу.
Фукс пытался сказать мне, что Агнес Волструм и сама известный ученый, что она тоже занимается мифологией и курирует Magasinet för sällsamma väsen
[129],– что-то вроде музея –но в тот момент я особо не прислушивался. Мы тонули в глазах друг друга. Я безотчетно встал и взял ее за руку, а она сжала мою крепкими пальцами независимой женщины. Мы вышли из двухсотлетнего дворца собраний, где в зале на вершине мраморной лестницы по-прежнему шел прием, и очутились в служебном проулке, соединявшем темные задворки этой безобразной громады с булыжной улицей. Я едва успел произнести ее имя, как она прижала меня к стене, впилась в мои губы поцелуем, задрала юбку и расстегнула мой ремень, чуть ли не шлепая меня по рукам, когда я пытался раздеть ее. Там, в темноте этого переулка, я познал то, что искал и не находил почти сорок лет, не теряя веры: всепоглощающую, безудержную страсть. Мы предавались ей, как будто мира вокруг не существовало, набрасываясь друг на друга, как похотливые хорьки. От нас, наверно, пар шел. Извини, если смутил тебя, Генри, но знаешь –под этой общительной, любезной и сдержанной академической личиной скрывался очень одинокий сукин сын. Ты знаешь, как обстояли дела с моими родителями и как мало у меня было отношений со стоящими женщинами, поэтому поймешь, что я был опьянен Агнес, без ума от нее. Я входил в нее, и от нас валил пар. Боже, Генри, я думаю, мы трахались у этой стены час, а то и больше. Нам повезло, что какой-нибудь полицейский не услышал наши стоны, пыхтение, крики «Еще! Еще!» ине арестовал нас. Ох, погоди, дай перевести дух. Черт, да у тебя лицо, как «Красная книжечка» председателя Мао!
В общем, на прием мы так и не вернулись. Мы провели ночь в «Ройял викинге», и наутро она была столь же прекрасна, как накануне, хотя при свете дня стали видны все ее веснушки. Мы позавтракали в номере –о, эти ее зеленые глаза!– и опять занялись любовью. Через час или около того она сказала, что ей нужно пойти домой переодеться, потому что она опаздывает в музей, но потом она найдет меня на конференции, и мы будем вместе. Понимаешь, что значили для меня эти слова? «Мы будем вместе». Вот тогда я тебе и позвонил, чтобы рассказать, что я привезу с собой самое мифическое существо на свете. Мне нужно было с кем-то поделиться, Генри. Это было четыре дня назад, до того, как сменились указатели.
Джон-Генри –хороший человек и потрясающий друг; выговор он мне сделал предельно мягко, но все же дал понять, что уходить с остекленевшим взглядом лоботомированного зомби в середине приема об руку с роскошным музейным куратором совершенно неприемлемо. Он также добавил, что из-за меня ему пришлось провести весь вечер с доктором Фуксом, и это не вызвало у него большого восторга. Оказалось, он не настолько близко знаком с человеком во влажном латексе, как я думал. За пару недель до моего прибытия Фукс неожиданно появился в их с Эвастиной жизни –очаровательный, разговорчивый, расточающий комплементы работе Джона-Генри, он из кожи вон лез, чтобы втереться к нему в доверие и стать их с Эвастиной лучшим другом. Столь же неожиданно он появился и в вестибюле конференц-зала как раз в тот момент, когда Джон-Генри, стиснув зубы, с подчеркнутой вежливостью просил меня не повторять вчерашней бестактности. Фукс, не переставая улыбаться и демонстрируя коричневые премоляры, елейно осведомился, хорошо ли я провел вечер, однако дальше этого не пошел и не стал спрашивать ничего такого, на что единственным ответом могло быть «не ваше собачье дело». Однако от него невозможно было избавиться. Он таскался за мной, как приклеенный. Я послушал все выступления, какие хотел, но не мог сконцентрироваться на всей этой мудреной ерунде. Я думал только о своей руке между ног Агнес. Наконец, часа в три, она появилась. Она чудесно выглядела в летнем платье и сандалиях, словно бросая вызов холоду. Нашла меня в заднем ряду, скользнула на сиденье рядом со мной и прошептала: «У меня под платьем ничего нет».
Какие-то три секунды –и нас как ветром сдуло.
Ладно, Генри, дальнейшее я опущу. Но теперь слушай внимательно. Пять-шесть часов спустя Агнес начала вести себя странно, словно думала о чем-то своем. Я предложил ей пойти поужинать, собираясь сделать ей предложение. Да, Генри, я вижу, как ты на меня смотришь. Это потому, что ты уже знаешь, что всё пошло не так, как хотелось мне. Если б не знал, то не думал бы, что я повел себя опрометчиво, и согласился бы, что побывав в объятиях такой женщины, только полный кретин позволил бы ей ускользнуть. Так что притворись, что пребываешь в таком же неведении, как я тогда, и позволь мне продолжить. От ужина Агнес отказалась –сказала, что не голодна, что съела салат перед тем, как заехать за мной,– но пригласила меня в свой музей, где была куратором. Я сказал, что готов, или еще что-то столь же осмысленное, чтобы она не заподозрила, что мне интересно только любовью с ней заниматься. Умница Агнес, конечно, насквозь меня видела и рассмеялась на это; уменя, должно быть, был сконфуженный вид. Она поцеловала меня, мы сели в ее машину и часов в девять выехали с парковки. Было холодно и очень темно. Агнес вела машину через старые кварталы Стокгольма, где массивные дома из ребристого камня нависали над узкими извилистыми улочками, которым серебристый туман придавал заброшенный вид. Не хотелось бы говорить штампами, но там царила меланхолия, не отнимавшая, однако, у города его странной прелести. Что до меня, то я был на седьмом небе. Я нашел священный грааль, корону, скипетр –воплощение Истинной Любви. Я собирался немедленно сделать ей предложение. Агнес припарковалась на боковой улочке, которую освещали соответствовующие общей атмосфере тусклые медные фонари, и предложила дальше пойти пешком, чтобы взбодриться. Я боялся, что она замерзнет в своем легком платье. Она сказала:
–Я закаленная скандинавская женщина, дорогой Гордон. Прошу тебя.
В этом «прошу тебя» не было ни мольбы, ни просьбы. В нем ясно слышалось: «В ходьбе мне равных нет, сынок. Пошевеливайся и не отставай». И мы пошли. Несколько раз мы сворачивали на маленькие улочки и в переулки, где останавливались потискаться,чаще всего под предлогом, что некоторые части ее тела необходимо согреть и защитить от закаляющего скандинавского холода. Наконец мы вышли на совершенно темную улицу, где не было видно ни зги. Я посмотрел на табличку с названием: Cyklopavenyn, авеню Циклопов.
