Во-первых, при чем тут странный доктор Фукс? Агнес прямо ничего не сказала, но у меня создалось впечатление, что она сжалилась над этим несчастным. Он любил ее и всюду ходил за ней следом. Его жизнь без нее ничего не значила, и Агнес позволила ему быть ее ассистентом. Она сказала, что он ее «находчик». Я не спросил, что она имеет в виду и что он «находит». Перед моим отъездом Джон-Генри позвонил попрощаться и сказал, что нашел пару латексных перчаток, явно принадлежавших Фуксу. Они пропитались зловонной жидкостью, похожей на пот, но сам доктор Фукс бесследно исчез, оставив огромный счет за отель, который пришлось оплачивать Джону-Генри и оргкомитету конференции.
И во-вторых… спорим, про него ты уже забыл.
Именно, Генри. Перо.
Я выдрал его из хвоста огромной птицы Рух, которую выследила и убила Агнес. Чучело птицы свисало с потолка «Музея невообразимых созданий» достаточно низко, чтобы я мог дотянуться и украсть на память перо. Думаю, что в глубине души (во всяком случае, не в глубине штанов) я сознавал, что мне не удастся заполучить этот приз, это сокровище, самую прекрасную в мире женщину –вот и украл перо, чтобы ее вспоминать. Это всё, что у меня осталось: огненно-красное перо из хвоста птицы, которая пыталась унести Синдбада-морехода.
И знаешь, почему она отказала мне, почему послала меня подальше? Я ведь не сразу сдался –я умолял, говорил ей, как нам хорошо вдвоем. Она согласилась, что это так, но сказала, что у нас ничего не получится. Знаешь почему, Генри?
Потому что я был слишком легкой добычей. Я недостаточно сопротивлялся, чтобы распалить ее охотничий азарт.
Что? Думаю ли я, что мы еще увидимся с ней?
Генри, она все время у меня перед глазами. Привычный мир, ты, университет, эти дома, и улицы, и почтовые ящики, и стакан с виски в моей руке –все это как прозрачный экран, на котором показывают кино. А позади этого экрана я вижу ее –мою прекрасную Агнес. Она сидит в плетеной рыбачьей лодке, чей парус рвется от страшного ветра, поднятого огромными крыльями птицы Рух. Хвост птицы бьет по изумрудной воде, поднимая гигантские волны. В руках у Агнес турецкая сабля, ее нефритовые глаза горят огнем, и я знаю, что у огнеперого чудища, стремящегося опрокинуть лодку, вытащить Агнес на берег и полакомиться ее плотью, шансов не больше, чем у снежка в циклотроне. Никакая глупая скотина не выстоит против этой яростной воительницы. Даже, прости за каламбур, старуха Рух.
Вижу ли я ее? О да. Я вижу ее отчетливей, чем тебя, Генри. Возможно, мой мир никогда не обретет прежней четкости после того, как я прошел по залам и галереям музея на авеню Циклопов. Но ее я всегда вижу ясно, как день.
Для глупой скотины этого видения и чертова красного пера почти достаточно, чтобы продолжать жить. Будь другом, плесни мне еще «Дэниелса», фляжка радом с тобой. А потом я, может, поднимусь в спальню и попробую поспать. Вот спасибо, Генри.
От автора:
Я всегда писал на офисных или портативных печатных машинках «Олимпия». Боб Блотч тоже. Когда Боб умер, мне достались две из его машинок, и этот рассказ напечатан на одной из них. Я закончил его 5 июля 1995 года. Работа продолжается.
Желанное ближе, чем кажется в зеркале
Беднягу этого мы нашли в куче мусора, в луже собственной крови в переулке рядом с ночлежкой «Полуночной миссии». Ботинки у него украли (были ли на нем носки –теперь и не узнать), а с ними и содержимое пустого грязного бумажного пакета, который он зажал в руках. Но ухоженные ногти были безупречны, лицо без щетины. Лет шестьдесят или старше –при первичном осмотре точнее не сказать.
Рядом стояли на коленях три молодые женщины, рыдая и воздевая руки к темнеющему небу. Собирался дождь, крупный и злой. Бродяжки в таких переулках не были бы слишком большой неожиданностью… но эти оказались отнюдь не гнилозубыми обтрепанными развалинами. Две из них помнились мне по рекламным роликам. Кажется, правильный термин –«супермодель». Вопили они так, что не слышно было шелеста шин проезжающего транспорта, и видно было, что кончиной этого старого пня они абсолютно раздавлены.
Мы натянули желтую ленту и начали собирать все, что могло сойти за вещдоки, и тут без дальнейших предупреждений небо прорвало, и мы все в миг промокли до нитки. Кровь старика смыло за пару секунд, переулок снова стал гладким, красивым, блестяще-черным. Вот тебе и следы преступления.
Мы вошли в переулок.
В нос бил запах дезинфицирующего средства и гниющего мусора. Помню, как-то в детстве, когда мы лазили по деревьям, на старом клене нашлось птичье гнездо, недавно еще обитаемое. Не знаю, жили ли в нем малиновки, вороны или кто-то еще, но пахло от него и мерзко, и беспокойно. В комнате, куда нас пустили для проведения допросов, пахло не слишком похоже, но вот эти два качества сохранились: мерзко и беспокойно.
–Лейтенант!– окликнул меня один из патрульных.
–Чего тебе?
Обычно я так не разговариваю, но никогда еще не встречалось мне такого необычного места преступления, такого тревожного стечения обстоятельствс тех самых пор, как меня повысили и перевели в убойный отдел.
–Виноват, лейтенант, но что прикажете нам делать с этими тремя дамами?
Я обернулась к ним, сгорбившимся около двери, испытывая в этот миг острую к ним неприязнь. Они были выше меня, красивее меня, наверняка богаче меня, у них не было оплывших бедер, а задницы были меньше моей, и уж куда лучше они были одеты. Размер лифчика сравнивать не стану: хоть в этом параметре я их превосходила.
–Не давайте им говорить друг с другом, а в остальном –полегче с ними. Они наверняка знамениты, а нам на этой неделе в департаменте проблем хватает.
Я, понятное дело, говорила о серийном убийце проституток, который уже полгода разбрасывал по всему городу куски до неопознаваемости изуродованного мяса.
И я приступила к работе. Запах птичьего гнезда. Нехороший запах.
Первые полдюжины либо давно пропили мозги, либо их не имели никогда и даже не совсем понимали, что я у них спрашиваю. Ясно, что никого из них в том переулке не было, но кто-то же там был? Старик вряд ли сам себе горло перерезал –это я определенно могу сказать.
Первый намек на что-то, имеющее хоть какое-то отношение к следу, был мне дан в виде развалины мужика лет за тридцать –опустившегося, как все они, но не так давно, как его товарищи. Он когда-то работал в аэрокосмической отрасли и был уволен из компании «Боинг» несколько лет назад во время очередного сокращения штатов.
Звали его Ричард. Фамилию он тоже промямлил, и я ее записала, но он не был подозреваемым, и потому я ее не запомнила. А он продолжал с той же интонацией:
–Ну, я зеленый свет увидел.
–Что?
–Ричард. Меня зовут Ричард.
–Да, это я уже поняла. Но вот вы сказали: «зеленый свет»…
–Ага, да. Свет был… ну… оттуда. С ним… ну, знаете? С мертвецом.
