Я сказала, что да, знаю. О мертвеце.
–Говорите, был зеленый свет?
–Угу.
Да. Если бы я знала, что придется вот так тащить ответы клещами, стала бы дантистом.
–Вот что, Ричард, вы очень сильно нам поможете в раскрытии убийства, если точно мне расскажете, что вы там видели. Там. В переулке. И что это был за зеленый свет. Понимаете?
Он кивнул, бедняга. Сознаюсь, я ему посочувствовала. Он и правда старался как мог, и мне не хотелось на него давить сильнее, чем это было бы необходимо. Вероятно, подобная сентиментальная привычка сочувствовать людям и не дает мне выбиться в Начальники. Да и ладно. Лейтенант –вполне подходящее звание, чтобы в нем умереть.
–Так а я это, ну…
Он явно засмущался.
–Давайте, Ричард, рассказывайте, смущаться нечего.
–Ну, отливал я там. За углом… в переулке… но за углом, понимаете? Там, где ящики мусорные стоят. И по сторонам не глядел, своим делом занят был, а эти девушки стали петь и смеяться, я услышал и испугался, что сейчас они свернут за угол и увидят меня с этим… то есть с расстегнутыми штанами…
–Зеленый свет, Ричард. Вспомните: зеленый свет.
–Угу, к тому и веду. Я быстро застегнулся, даже обмочил себя малость, обернулсяи вдруг увидел зеленый свет… яркий такой… девушки закричали, и послышалась какая-то музыка,вроде как музыка… и вдруг,господи ты боже мой, они и правда громко кричали, и я рванул оттуда, пригнувшись… обежал вокруг мусорки, и прямо к забору… перелез –и к «Миссии», потому что не хотел, чтобы меня притянули, ну потому что…
Он замолчал, а я уронила карандаш и наклонилась его поднять. Он лежал рядом с правой ногой этого Ричарда, и я увидела его обувь. Выпрямившись, я поглядела ему в глаза:
–Но ведь вы туда еще раз вернулись, Ричард?
–Не-не!
Он энергично замотал головой, но я посмотрела на него в упор:
–До приезда полиции? Вы же снова туда вернулись, Ричард?
У него задрожала губа, и мне чертовски жалко стало этого раздолбая. Был чьим-то сыном, чьим-то братом, может, даже чьим-то мужем –до увольнения, и весь провонял дешевым пойлом, и очень боялся.
–Давай, Ричард. Я знаю, что ты вернулся, так что рассказывай, что ты видел еще.
Он что-то тихо-тихо пробормотал, с таким смущением, что мне пришлось сочувственно попросить его повторить.
–Я большой нож нашел.
–И взял его себе?
–Да, мэм.
–Когда взял его ботинки.
–Да, мэм.
–А еще что?
–Ничего, мэм. Я больше не буду.
–Ничего страшного, Ричард. Значит, так: сейчас ты пойдешь, возьмешь этот большой нож и принесешь мне прямо сюда. Я пошлю с тобой полисмена.
–Да, мэм.
Я позвала Наполи и велела ему взять Ричарда, пойти с ним и принести «большой нож» сюда. Когда они двинулись к выходу из вонючего тесного помещения, Ричард обернулся ко мне:
–А вы забере…
Я не дала ему договорить:
–Нет, Ричард. Эти отличные блестящие ботинки оставь себе. Они удобные, и они твои. В обмен на большой нож.
Он слабо улыбнулся –как ребенок, который знает, что сделал что-то плохое, искренне раскаивается, но радуется, что обошлось только выговором.
Когда они вернулись, у Наполи был «большой нож». Я ожидала увидеть нож с выкидным лезвием или «бабочку»– что-то стандартное для уличных разборок. А это был ржавый мачете –здоровенный, с широким лезвием, каким рубят сахарный тростник. На лезвии засохла кровь, на рукояти она же,несомненно, та самая, что недавно текла в сонной артерии старика.
Я осторожно взяла мачете. Наполи привязал к основанию рукояти веревку, чтобы сохранить отпечатки Ричарда –и чьи-то еще. Прямо на этой веревочке я опустила нож на стол и вернулась к допросу Ричарда.
Он думал продать этот нож за сколько дадут выпивки –вот и все. Ботинки ему нужны были, а нож просто валялся рядом с телом.
Ричард повторил эту историю раз десять, и каждый раз одинаково: отливал, увидел зеленый свет, убежал, вернулся, снял со старика ботинки (и носки, как выяснилось), и прихватил мачете, пока эти три женщины рыдали и завывали.
Он долго рассказывал. Я дала ему пятерку и сказала, чтобы поел как следует в «Пэнтри». Я не готова к таким аспектам работы. Еще не привыкла за одиннадцать лет.
Дни прошли, недели или тысячелетия, а может, всего лишь то время, что я ехала в участок. Нож я отдала криминалистам. Ноги горели, весь мой стол был покрыт стикерами, как старая бронза –патиной, и еще факсы… и служебки… столько всего, что в одиночку не перелопатить. Но срочными были только вопросы от судмедов. Так что я спихнула все остальное на Наполи, велела ему быстренько с этим разобраться, а сама рванула в центр города, переброситься парой слов с милым доком Смертью –это наш коронер. Босс увидел, что я собралась уходить, сунул два пальца в рот, свистнул, чтобы я остановилась, и гаркнул через весь зал:
–Ела?
–С какого времени считать?– уточнила я.
–С какого хочешь. А пока что пойди и поешь.
–Мне надо в город, к старому и милому доктору Сме…
–Джейкобс!– произнес он тоном, исключающим любые возражения.– Делай, как я тебе сказал.
Так что я ответила «есть, сэр» ипошла в «Пэнтри» за стейком на косточке. Ричард-Зеленый-Свет как раз тоже ел там. Вид у него был довольный, ботинки –новые. Наша Вселенная стала нравиться мне чуть больше. В глубине души я почти была уверена, что такой алкаш, как Ричард, спустит все на выпивку –дешевое виски или еще какое-нибудь пойло, и что не стоит ради подобных типов лезть в свой бумажник. Но иногда –время от времени –жизнь преподносит сюрпризы. Этот Ричард ел хорошо, и я сказала парню за кассой, чтобы не брал с него денег –я заплачу, а Ричард пусть еще раз поест, или купит себе шляпу, или вообще чуток поживет в свое удовольствие. После этого почему-то и в центр легче было ехать.
–Ему не только вскрыли горло буквально от уха до уха, практически отделив голову от туловища, не только перерезали сонную артерию, яремную вену и трахею (тут поработал действительно невероятной силы человек!)…Дело в том, что я определил бы его возраст в сто лет. Может, сто два, сто десять, да сто пятьдесят, черт побери, тут судить невозможно, я никогда в жизни такого не видел! Но главное: ядолжен вам сказать, что этот столетнийили стодвухлетнийтруп, этот старик, лежащий тут, синий и пустой, этот вот старикан… он… беременный.
У милого старого дока Смерти из ушей росли волосы. На правом борту у него был позумент. Он пускал слюну и разбрызгивал капли, когда бывал поглощен разговором или безмолвным общением с (как мне кажется) духами усопших. Но трупорез он был от бога. Он чуял разложение прежде, чем молоко скиснет, прежде, чем гниль полезет наружу. Если он говорит, что этому всаднику без головы сто лет, я могу сколько угодно морщиться –так, что придется на ночь мазаться увлажняющим кремом с витамином Е, но я поставлю что угодно, что он намертво прав. Нехороший каламбур? Ладно, не буду. Я готова спорить, что он просто прав.
