–Вы уже закончили на мне удары отрабатывать?
Он покачал головой –медленно, устало.
–Иди домой, поспи. Завтра начнем с новыми силами.
Я ему сказала «спасибо» ипошла домой. Завтра начнем. Прямо с мокро блестящих черных переулков. Чувствовала я себя действительно паршиво.
Я спала как убитая, и мне снились черные птицы, кружащие над забитым мусором переулком. Телефон издал противный мокрый электронный звук, который его создатели сочли ободряющим дух человека, и я взяла трубку на третьем звонке.
–Что?
Я была не столь любезна, как могла бы быть в другой ситуации. Звонил Рацциа с работы.
–Эти три женщины… модели, да?
–Ну да, так что с ними?
–Они исчезли.
–Тоже мне событие. Они всего лишь свидетели, хотя и важные. Мы знаем, где их найти.
–Нет, вы не поняли. Они не ушли, а действительно исчезли. Пуфф –и нет. Зеленый свет… и все.
Я села, включила лампу.
–Зеленый свет?
–Ури их выводил, они уже спускались с крыльца, и вдруг –зеленый свет, и вот уже Ури стоит один с хреном в своей лапище.– Он нервно кашлянул.– Фигурально говоря.
Я молчала.
–Вот так и вышло, лейтенант, что их с нами больше нет.
–Поняла. Ушли с концами. Пуфф –и нет.
Не дожидаясь дальнейших слов, я повесила трубку и снова заснула. Не сразу, но мне это удалось. А почему бы и нет? У нас был большой нож с прикрепленной к нему биркой в коричневом пакете, он меня ждал. Были образцы крови, были вот эти супермодели, пьяные от любви, исчезнувшие сейчас у всех на глазах, и еще у нас оставался старик-покойник с головой на ниточке.
Босс не имел права так со мной разговаривать. Не собираю я старые газеты. У меня подписка на «Тайм». И на каталоги «Джей Крю».
Именно в эту ночь, в сновидениях, пришла ко мне любовь всей моей жизни.
Я лежала, свернувшись калачиком, шепталась сама с собой –женщина чуть-чуть за сорок, усталая как черт, но очень довольная собой: всего одиннадцать лет на службе и уже лейтенант в убойном –практически неслыханное дело! И снилась мне истинная любовь.
Она появилась в зеленом свете. Я поняла что… это была часть сновиденияблагодаря тому, что говорил бродяга Ричард, что говорили эти женщины. В зеленом свете появилась она, и заговорила со мной, и заставила меня понять, какая же я на самом деле красивая. Она меня заверила, что Энджи Роуз, Гипатия и Камилла ей рассказали, как я прекрасна, как я одинока, как я боюсь… и мы занялись любовью.
Если есть на свете конец всего, то я его видела, я там была, и я могу уйти мягко и ласково. Истинная любовь моей жизни явилась мне как богиня, и я была счастлива, осуществив себя. Вода была прохладна и чиста, и я напилась ею вволю.
Я поняла, что даже и не подозревала, как я устала. Я вымоталась, отбывая срок своей собственной жизни. И она спросила меня, хочу ли я уйти с нею, уйти туда, где ветер пахнет корицей, где мы погрузимся в обожание друг друга до самой последней тикающей секунды вечности.
И я сказала: возьми меня с собой.
И она взяла. Мы ушли отсюда, из пропотевшей спальни трехкомнатной квартиры до рассвета следующего дня, когда мне надлежало вернуться к смерти, грязи и загадкам, которые могут разгадать только всё постигшие монстры. И мы ушли, да, мы ушли.
Я теперь очень стара. Скоро я, несомненно, сомкну веки и усну сном более глубоким, чем даже тот, в котором я пребывала, а она пришла освободить меня от той жизни, которую и проживать не стоило. Я давно уже в этой корице, в этом ароматном месте. Похоже, что у времени здесь случилась грыжа, иначе она не могла бы жить так долго и не могла бы перемещаться туда и обратно с таким рвением и непринужденностью. И перекрученная евгеника, что создала ее, не породила бы такой изящный результат.
Я могла выдержать любое унижение. Другие женщины, разрушение нашей любви, уходы и возвращения, осознание, что она… а иногда он… живет другими жизнями в других временах и краях. С другими женщинами. С другими мужчинами.
Но чего я не могла бы вынести –это осознания, что ребенок не мой. Я дала ей лучшую вечность моей жизни, а она таскает это проклятое создание в себе и любит его так, как никогда меня не любила. Оно росло, становилось неизбежным объектом любви, а я увядала.
Пусть она путешествует с ними, пусть удовлетворяет какие угодно объекты любви тем, что было там в этом грязном бумажном пакете, пусть они воют, если им так хочется… но от этого сна ни она, ни он никогда не воспрянут. Вот я стою в зеленом сиянии и держу мачете в руках. Пусть будет дождь, но меня там не будет, и я его не увижу.
В этот раз –нет.
Человек на гвоздях
Здесь приводится исходный текст вещицы, которую Харлан написал для «Сан-Франциско кроникл бук ревью»,– его кастрированная версия появилась под заголовком «Раб главной лиги»,– и вдохновенно-яростное письмо редактору от автора, которое нам говорит о Харлане больше, чем сотни критических статей.
«ЧЕЛОВЕК НА ГВОЗДЯХ», Элиот Азиноф, «Саузерн юниверсити пресс» (288 стр. / $14.95 / 27 мая 98) Обзор ХАРЛАНА ЭЛЛИСОНА.
Сравнение Голгофы с горкой питчера покажется еретическим только тем, кто не читал «Человека на гвоздях» либо в первоначальной версии 1953-го (когда откровенная правда этой вещи потрясла Американское Сознание подобно стремительному мячу, умело отбитому бьющим и летящему вдоль линии третьей базы), либо в переиздании в мягкой обложке. Но Элиот Азиноф –автор легендарной работы «Восемь в ауте» (книга о печально знаменитом скандале «Блэк Сокс» 1919 года)– с мучительной ясностью показал всякому, кто думает, будто мистер Линкольн освободил всех рабов, что с самых ранних дней Главной бейсбольной лиги и до 1965 года верно одно и то же: когда в фарм-клуб записывается новичок, он может с тем же успехом раскинуть руки на горке, скрестить ноги и ждать, пока забьют гвозди. За мелкую монету покупают их и рабство навечно становится их уделом.
Ослепительна в своей космической наивности способность американской публики, хлопая глазками, принимать на веру так называемые Общеизвестные Факты и городские мифы; подобную веру можно –даже если отнестись к этому максимально снисходительно –прировнять к обожанию дымящихся коровьих лепешек. И не последнее в этих тупоголовых поверьях –басня о том, что Комиссар бейсбола имеет хоть какое-то влияние. А еще о том, что игроки не заслуживают солидных сумм, что им выплачивают. Сидит этакий типичный Гомер Симпсон, наломавшись за день тяжелой работы в прокатном цеху –по счетам ему платить нечем, медстраховку по последней болезни ему зажали, на ужин опять все та же армейская тушенка из банки,– и под завывание младенца в колыбели смотрит, как там какой-нибудь О
[136], получающий шесть миллионов за сезон, промахивается в третий раз при базах, загруженных в девятый иннинг как в бомболюк. И тут он (словами, за которые его бы матушка язык заставила вымыть с дегтярным мылом) сетует на несправедливость Вселенной, которая этому хмырю с синдромом Кейси дает больше денег, чем честный работяга может заработать за всю жизнь.
