Официанты лавировали между столами, разнося чашки сконсоме. Справа отЭддисона миссис имярек вкоричневом платье вомножестве подробностей излагала историю жизни своих сыновей, выговаривая каждое слово так медленно ичетко, будто зачитывала условия договора. Появился иисчез ягненок смятным желе. Затем жареные цыплята. Засалатом, вовремя небольшой паузы врассказе соседки Эддисон наконец обернулся кженщине вбледно-зеленом платье. Тапредставилась Аннабел ипоказалась совсем молоденькой. Грейвз спросил, впервыели она едет вБританию.
–Нет,– покачала головой соседка,– была уже несколькораз.
–Значит, вам понравилось?
Она помолчала, апотом безразлично ответила:
–Неособенно, номы сотцом решили, что мне накакое-то время лучше уехать изНью-Йорка.
Любопытное признание. Он пристальнее всмотрелся внее. Девушка опустила голову ивродебы полностью сосредоточилась наеде. Аннабел была старше, чем он сначала решил, ктридцати, иочень привлекательна, хотя неаккуратно нанесенные румяна игубная помада придавали ей расхристанный, воспаленный вид. Молочного оттенка волосы, какгрива улошади соловой масти, аресницы иброви такие светлые, что их почти невидно. Она резко подняла голову ивстретилась взглядом скапитаном.
Голубую радужку глаз прочертили светлые, бледные, каксолнечные блики, пересекающиеся круги, ив этих глазах он увидел явное, бесстыдное предложение. Грейвз помнил такой взгляд уженщин наберегах Южного океана, лениво лежавших втени собнаженной грудью, упроституток, наполовину прикрытых мраком портовых городов, укараюки-сан, указывавших ему дорогу восвещенные фонарями комнаты. Он бросил взгляд наее сидевшего напротив отца, цветущего, поджарого мужчину, разглагольствовавшего напублику и, очевидно, забывшего продочь.
–Вы брезгуете,– тихо сказала Аннабел.– Говорить сними. Вижу, поскольку ятоже.
Извинившись, Эддисон отказался отдесерта. Кое-что требует его внимания, прошу простить. Он вышел изкают-компании и, поднявшись два марша потрапу, резко распахнул дверь снадписью «Служебный вход», очутившись напятачке открытой палубы замостиком.
Облокотился налеера. Вокруг никого небыло. Море слегка пенилось. Поясному безлунному небу выгнулся мраморный поток Млечного Пути.
Грейвз брезгливо, вежливо отказался, отвернулся отмолодой женщины испросил другую соседку, что еще интересного таможет рассказать одетях. НоАннабел по-прежнему пылала вполе бокового зрения. Зеленое платье, бледные ресницы. Взгляд. Такой неожиданный. Голубое пламя, неподвижное, чужое.
Некоторое облегчение пришло врабочей атмосфере мостика ипотом, когда ему вполночь принесли кружку кофе, ноона все пылала. Вванной– изводы торчали костлявые колени– он позволил руке опуститься кчреслам, думая оее раскрасневшихся щеках, выбившейся назатылке пряди бледных волос.
Когда Аннабел постучалась кнему вдверь, было далеко заполночь. Она так ине сняла зеленое платье-видение. Эддисон незнал, какпассажирка отыскала его каюту, нозашла она энергично, какбудто ей приходилось видеть его уже множество раз. Девушка, оказавшаяся меньше ростом, чем он считал, доходила ему досередины груди исильно дрожала. Первые несколько минут он немог заставить себя дотронуться донее– отхолода кожа унее посинела изаледенела.
Нью-Йорк
Сентябрь 1914г.
Девять месяцев спустя
Дети плакали.
Аннабел неподвижно стояла уокна спальни впринадлежавшем Эддисону доме красного кирпича (черная отделка, черная дверь слатунным молоточком, уреки) исмотрела через улицу начерную кошку, спящую наокне третьего этажа. Она часто видела эту кошку. Иногда та, водя хвостом, следила заголубями, клюющими что-то нанижней решетке. Когда кошка водила хвостом, Аннабел тянуло погрозить ей пальцем. Когда кошка замирала, замирала иона. Ночью, лежа безсна, она водила пальцем, пока тот неначинал болезненно ныть инеметь. Бранчливый жест. Тик-так.
Непереносимый, перекрывающий друг друга рев близнецов достиг апогея.
Лучше оставаться уокна, чем подвергаться риску, что опять вспенятся изапахнут пемзой видения, какбывало всякий раз, когда она подходила клюльке. Ненадо идти накухню, там ножи. Ненадо приближаться кподушкам итазам сводой. Ненадо брать детей наруки, поскольку можно поднести их кокну ивыбросить. «Дрянь»,– послышался голос матери. «Дрянь, дрянь, дрянь».
Вовремя одной изтюремных отсидок винтернате, наутро после нешуточной грозы она сделала несколько неуверенных шагов скрыльца дортуара вслепящий, хрупкий, скользкий мир. Все клены нацентральной лужайке заключили втесные стеклянные коробы, какзубами, усеянные сосульками. Когда дети начинали плакать, Аннабел становилась похожа нате деревья: сначала пустила корни, апотом замерзла. Детский плач казался такимже далеким ибезответным, каккрики птиц, кружащих надзаполненными льдом гнездами.
Когда они родились, Эддисон находился вморе на«Джозефине». Схватки уАннабел начались четвертого сентября, натри недели раньше срока, ипрошло больше суток, целая вечность, прежде чем затемно шестого сентября, впервый день сражения наМарне, близнецы были наконец изринуты. Она немогла придумать никаких имен имахнула рукой взнак согласия, когда акушерка предложила Мэриен, аврач Джеймса, чтобы звать мальчика Джейми.
Теперь, когда она знала, что значит кричать, истекать кровью, ужас родов граничил дляАннабел сужасом войны. Роды стали еще одним кошмаром, ккоторому обращался рассудок, когда она ослабляла бдительность. Опять являлся таз скрасной водой, врачебные ножи, щипцы. Опять перед ней были лиловые дети, перемазанные кровью ичем-то вроде заварного крема, маленькие, какщенята, иопять возвращался дикий страх, испытанный ею, когда она впервые увиделаих, мимолетная, безумная уверенность, что врач держит вруках ее органы, что ее выпотрошили. Акушерка говорила, роды– тяжкое испытание, нопотом придет радость. Илиэта женщина говорила неправду, или, что более вероятно, Аннабел ненормальная мать.
Когда детям было пять дней, вернулся Эддисон. Он озадаченно посмотрел вколыбель, апотом перевел взгляд наАннабел. Тасо спутанными волосами, провоняв потом, лежала накровати. Она отказывалась мыться, поскольку врач утверждал, что теплая вода стимулирует выработку молока, амолодая мать твердо решила пересохнуть.
–Тогда вхолодной воде,– предложила дневная кормилица.– Чтобы смягчить раздражение.
Аннабел ответила, что скорее умрет, чем примет холодную ванну.
–Ваше дело– дети, анея,– сказала она.– Оставьте меня впокое.
Вмолчании она неуступала Эддисону. Наследующий день тот опять уехал.
–Всего-навсего приступ меланхолии,– объяснила кормилица.– Яуже такое видела. Скоро вы придете всебя.
Всебя.
Воспоминания омраке ее первых лет. Синие отлуны занавески детской, рядом отец, он обнимает ее. Больше никто ее необнимал. Тепло другого тела пьянит. Она рефлекторно хватается заворот его шелкового халата ичувствует, какон дрожит. Наэтом воспоминания заканчивались.
