–Ангелы,– ответилая.
–Знаю, ноэточто?
Изсоседнего дома яуслышала китайские колокольчики исказала– колокольчики.
–Аеще?
Мигая, пролетел вертолет. Вертолеты.
–Аеще?
Китайские колокольчики ивертолеты. Аеще машины смощными двигателями, садовые пылесосы, мусоровозы, подхватывающие контейнеры смусором иопускающие их обратно, будто стопки стекилой. Аеще койоты, тявкающие, какхулиганы, бросившие зажженную петарду впочтовый ящик. Ипечальные голуби напроводах, исполняющие все тотже рифф изчетырех нот. Ипостукивание крылышек колибри, ибесшумное плавное кружение грифов, идлинноногое вышагивание белых цапель помелкой зеленой воде вбетонном русле, называемой рекой. Итанцевальная музыка, грохочущая втемном помещении, полном людей, крутящих педали своих никуда неедущих велосипедов. Иуспокоительные гонги, омы, песни китов втусклом святая святых спа-салонов. Ипесня нортеньо, вылетающая изпроезжающего «Эль камино», ишкольники, поющие «О, прекрасное просторное небо» вклассе соткрытыми окнами, идребезжащие удары изчьих-то наушников, мимо которых вы проходите потротуару. Ипитбули, рявкающие засеткой забора, ичихуа-хуа, лающие задверями, ипудели, дремлющие натерракотовой плитке. Иблендеры, комбайны, соковыжималки, шипящие стальные эспрессо-машины размером сподводную лодку ислишком разговорчивые официанты («Интересные планы навыходные?» «Что-то интересненькое ввыходные?»), ивода, бесценная, она плещется вфонтанах, бассейнах, горячих ваннах, высоких стаканах взатененных патио, сжурчанием льется изшлангов ибьет гейзером излопнувших труб. Авнизу рев машин, он всегда подобен океану, живущему вморских раковинах, каккосмический гул расширяющейся вселенной.
Покрайней мере, япыталась так сказать. Незнаю, получилосьли.
Аон говорил что-то пропыльный, утомительный, жаркий Лос-Анджелес, сухой ветер, изводящий все нервы игонящий огонь вверх похолмам зигзагообразными линиями, напоминающими слезы набумаге, отделяющие нас отада, прогромоздящиеся облака смога, непрекращающийся солнечный свет, прохладный океанический туман, всю ночь пластающийся понизине чистой, белой больничной простыней, аутром его убирают. Промесяц внебе, зеленом отсиняков, после того какзакат отдубасил его пополной. Проленивую луну-гамак, поднимающуюся надлиниями электропередач, надскелетообразными силуэтами столбов, надкосматыми кипарисами иостроконечными, похожими наморских ершей черными кронами пальм, увенчивающими тощие стволы. Провеликана, который придет, чтобы превратить город вщебень иподжечь этот щебень, ноне сегодня, будем надеяться, несегодня. Пронапрашивающееся сравнение автострады срубиновым браслетом подле бриллиантового, спотоком лавы, стекающим креке, сотканной изпузырьков шампанского. Часто говорят, город «распластался»… Да, Лос-Анджелес– пьяная, хохочущая девка вплатье состразами, распластанная поравнинам, ноги задраны наканьоны, юбка расстелилась похолмам, она мерцает, вибрирует, ее щекочет свет. Ненадо покупать звездную карту. Господи, ненадо никуда ехать ипучить глаза, потому что вы уже здесь. Вы внем. Он весь одна большая карта звезд.
Покрайней мере, так яуслышала.
Ая, знаете, что сказала? Восновном это обычные дома. Ноесли задуматься одомах, по-настоящему задуматься, они ведь такие непонятные. Коробки, где мы храним себя исвое добро, коробки вформе тюдоровских усадеб, шикарных цементных бункеров вроде твоего, вформе пижонских прозрачных космических кораблей, геодезических куполов истройных застекленных шкафчиков. Лос-Анджелес– таинственные осыпающиеся старые сваи навершине холма, асьенды, укутанные бугенвиллеями, бунгало ремесленников, лаконичные, какшпилька, маленькие глинобитные хижины сплоскими крышами ирешетками наокнах, лачуги длясерфинга, лачуги наркоманов, лачуги сварливых-стариков-не-имеющих-адвокатов, лачуги пачули, увешанные ритуальными флажками, их окна сквозь набивной индийский хлопок светятся красным, какбудто внутри пульсирует сердце всего. Это палатки сгрудившихся подмостом бездомных, круглые глиняные гнезда ласточек высоко подмостом, виноградная лоза, свисающая смоста, какзанавес избисера. Мусор, гонимый горячим сухим ветром, гнездящийся подмезембриантемумом возле трассы. Дразнящий, прыгающий, извивающийся танец свеерами, исполняемый водораспылительными установками. Это вжик-вжик секатора иплюх лимонов, падающих сперегруженных ветвей,– они лопаются игниют натротуаре, анад ними вьются пчелы. Мирно-голубая скользящая сетка длябассейна, которую сизяществом гондольера расстилает садовник вширокополой соломенной шляпе.
Это умирающая отжажды трава, высокие откосы, поросшие олеандром, стелющимся посередине автострады, цветущим, ядовитым, чертовски выносливым, отделяющим север отюга– лаву отшампанского. Это кактусы, юкки, алоэ, агавы инакапливающие воду суккуленты: синие меловые пальчики, голубой горизонт, королева ночи, ослиный хвост, пурпурный император, огненные палочки, паутинка-живучка, зебра-хавортия, огненный нефрит, призрак, сияние фламинго, нитка жемчуга, рисованная леди иподобные названия. Яхочу, чтобы Редвуд знал. (Хотя он опять серьезно спросил: все ангелы?) Он должен знать, что Лос-Анджелес– ветер пустыни, врывающийся врайский сад. Должен понять, что япурпурный император, рисованная леди, аэто значит: всё. такое. сочное.
Ясказала ему, ион ответил «да». Да, точно. Имне показалось, яувидела, какиз него, изниоткуда исходит холодная точка света, вроде звезда, ноне звезда.
Свадьба
Северная Атлантика
Октябрь 1931г.
Через два месяца после возвращения Джейми изСиэтла
Мэриен Маккуин, семнадцати лет отроду, недавно вышедшая замуж, стояла накорме океанического лайнера. Холод лееров пронизывал перчатки, сквозь мрачное небо просачивался свет. Намедовый месяц Баркли повез ее вШотландию. Ей было сказано, что она познакомится сокружением его отца, школьными друзьями, увидит замки иВысокогорье. Поездом они доехали отМиссулы доНью-Йорка.
–Непонимаю, начто тут смотреть,– сказал Баркли где-то наравнинах, поскольку Мэриен неотрывалась отокна.– Ровным счетом ничегонет.
Вихрь поезда несся позолотой траве прерий, выталкивая внебо дроздов.
–Явсеравно хочу это видеть,– ответила Мэриен.
Неделю они провели вНью-Йорке, азатем поднялись накорабль (пароходства «Канерд», неL&O), направляющийся вЛиверпуль. Там они опять сядут напоезд ипоедут насевер. Первые три дня сильно штормило, пассажирские палубы закрыли, оставив только застекленный прогулочный отсек, иМэриен раздраженно вышагивала понему, всматриваясь сквозь залитые дождем окна вменяющуюся, покрытую белыми барашками воду. Баркли свалила морская болезнь, ноее незатронуло. Мэриен быстро освоила хитрость, идя покоридору, крениться вместе скораблем, раскачиваясь маятником изстороны всторону. Остальные пассажиры пьяно шатались илицеплялись заограждение, онаже лишь легонько касалась стен кончиками пальцев.
–Превосходно, мадам!– заметил проходящий стюард.– Увас есть чувство моря.
Вее воображении отец гордился тем, что качка ей нипочем. Ввоображении она объясняла Эддисону, что привыкла, описывала фигуры пилотажа, когда аэроплан ощущается продолжением собственного тела, только более чутким, более слаженным, собственные конечности никогда так несмогут. Она может выписывать круги, делать петли ивсегда точно знать, где находится. Этим он тоже гордилсябы, думала Мэриен. Она почувствовала что-то вроде жалости ксебе. Какбылобы здорово, еслибы хоть кто-то ей гордился. Уоллес неспособен. СДжейми они почти неразговаривают, аКалеб– кто вообще знает, очем он думает? Баркли гордился женитьбой наней, аэропланже считал соперником.
