Мэриен приступила кспуску вдлинную долину. Пустынная местность перешла вфермы, затем вкварталы– город, раскинувшийся подпроносящимися тенями облаков изаканчивающийся уморя. Она держала курс насевер, мимо гавани, отцентра. Джейми разглядел маленькое летное поле вцентре круга, они начали кружить вокруг него, все ближе, ближе, какбудто кто-то наматывал наруку путы.
* * *
–Еслибы ты разрешила мне ответить, ябы предупредила тебя, что уменя свободна только самая маленькая комната.
Джеральдина, повоспоминаниям Мэриен, была приятной вобщении, мягкой, по-матерински уютной, надежной, хотя спорывистыми манерами идовольно недоверчивым взглядом.
–Отлично,– кивнула Мэриен.
–Тебе тоже отлично?– спросила Джеральдина, обращаясь кДжейми.– Ведь остаешьсяты.
–Несомненно.
–Может, хочешь сначала посмотреть?
Втакси, доставившем их слетного поля, Джейми сидел тихо, иМэриен решила, он предвкушает начало предстоящих месяцев абстиненции, аможет, осваивается снезнакомым местом, струдностью начать все сначала.
–Иди посмотри,– сказала она ему, хотя знала, что брат неоткажется откомнаты.
Джеральдина провела Джейми наверх, аМэриен осталась ждать накухне. Она сидела заэтим столом всего год назад, утром того дня, когда увидела расщелину. Джейми иДжеральдина отсутствовали дольше, чем она прикидывала. Вдоме стояла тишина; наверное, остальные постояльцы разошлись поделам. Мэриен посмотрела начасы, раздумывая, какое расстояние сможет сегодня пролететь отВанкувера, где найти ночлег так, чтобы несказать Баркли.
Шаги исмех. Скрип лестницы. Когда хозяйка сбудущим постояльцем зашли накухню, уобоих вид был светлее, бодрее прежнего, розовее.
–Нормально?– спросила Мэриен уДжейми.
–Дворец!– весело ответилон.
–Никого неводить.– Джеральдина, вдруг стряхнув задор, стала строгой.– Быть дома кполуночи. Иникакого пьянства вдоме.
–Хорошо,– ответил Джейми.
–Тогда иди разбери вещи,– велела Мэриен.– Яподождутут.
Когда он ушел, Мэриен встала.
–Передадите ему, что япопрощалась?– спросила она уДжеральдины.
–Неостанешься наночь?
–Немогу. Меня ждетмуж.
–Даже невыпьешьчаю?
–Немогу.
Джеральдина озабоченно посмотрела нанее, ноозабоченность носила скорее практический, нежели сентиментальный характер.
–Почему мне нельзя было тебе ответить? Утвоего брата какие-то неприятности? Если так, ты обязана мне сказать.
–Нет. Или, скажем, ничего такого, что немоглабы исправить смена обстановки.
–Неприятности утебя?
–Это длинная история.
–Ипро чтоона?
Мэриен пошла кдвери, Джеральдина заней.
–Восновном промужа.
–Воткак.
Джеральдина кивнула, скривив рот, что, вероятно, означало некоторую осведомленность ввопросе омужьях.
–Нелюблю прощаться,– сказала Мэриен спорога.– Джейми знает. Неудивится.
–Яне против прощаний,– ответила Джеральдина.– Передам твое «пока».
Неполная история семейства Грейвз
1932–1935гг.
Вмае 1932года Амелия Эрхарт на«Локхид Веге» летит изНьюфаундленда вСеверную Ирландию, одна. Первый одиночный перелет через Атлантику после Линдберга. Трудный, сгрозой, он длится почти пятнадцать часов.
Крылья обмерзают. Аэроплан срывается вштопор иуходит вниз натри тысячи футов. Когда Амелии удается вернуть контроль, она низко надбелыми гребнями волн. Она могла тогда пропасть, вхолоде, где нет ниостровов, ниатоллов, где имечтать былобы невозможно вернуть ее вжизнь, где она сталабы жертвой катастрофы. Искалибы ее, анашлибы только воду, какипроизошло впоследствии. Инаверное, она сталабы очередным погибшим пилотом, смимолетной известностью, вскоре забытой, потерявшейся впогоне замечтой.
Ночь вХопуэлле (Нью-Джерси). Пустая детская люлька. Наподоконнике записка стребованием выкупа. Исчез первенец, сын Чарлза Линдберга, двадцати месяцев отроду.
Шум, переполох. Буквы газетных заголовков максимального кегля. Все хотят принять участие вспасении. Даже Аль Капоне предлагает свою помощь изтюрьмы.
Через два споловиной месяца, после тысячи неверных шагов, после того какЛиндберг выплачивает выкуп человеку, клянущемуся, что его сын жив-здоров инаходится внесуществующей, какпозже выяснится, лодке, уже разложившийся ребенок найден вчетырех милях ототчего дома сраскроенным черепом. Он расстался сжизнью вночь похищения. Линдберг хранит спокойствие– довольно странно, честно говоря. (Однажды, впорядке розыгрыша, он налил другу вкувшин керосин вместо воды исмотрел, кактот пьет. Линдберг смеялся дослез; друг попал вбольницу.) Пилот, совершивший первый трансатлантический перелет, еще больше замыкается всебе, выглядывая изнутри вузкую щель, впросвет между занавесками. Жена Энн ниразу невидела, какон плачет.
Эми Джонсон, ставшая знаменитой после полета изБритании вАвстралию, летит изЛондона вКейптаун на«Де Хэвиленд Пус Моте», названном «Облаком пустыни», ипобивает одиночный рекорд своего мужа, Джима Моллисона, пьяницы, нахала инеутомимого бабника, ноотличного пилота. Всвете полной луны барханы Сахары зыблются серебром.
Вавгусте Баркли находит новое маточное кольцо Мэриен. Впоследнее время он входил внее безпрелюдий, какобязанное размножаться животное, нооднажды ночью, пытаясь доставить удовольствие, заставить ее ответить ему, кчему привык, вставляет палец ичувствует резиновый край. Он бьет ее полицу открытой ладонью, она вответ– кулаком.
–Если ты еще раз залезешь ваэроплан,– говоритон, прикрыв ладонью слезящийся глаз,– яоболью его бензином иподнесу горящую спичку.
–Тогда ятоже самое сделаю ссобой.
–Несделаешь.
–Уверен?
–Где ты его взяла?
Она нескажет. Золовка ей несоюзник, ноМэриен ее невыдаст. Баркли бросает кольцо вогонь.
После этого она прикована кземле, где воздух густой итяжелый, аее движения вялые. Баркли совокупляется сней мрачно, каждый день. Врядли он причиняет Мэриен страдания изненависти. Скорее считает, беременность станет своего рода исцелением ибесповоротно, немедленно превратит ее вженщину, которой она, поего мнению, должна быть, докажет его изначальную правоту. Баркли считает, она будет любить его заправоту. Иногда он вбешенстве кричит нанее, что она «лежит, кактруп, чтобы заставить меня чувствовать себя виноватым». Твердит, что она была сдругими мужчинами, намекает наКалеба, налюбовников, рассыпанных повсей Канаде, какего запасы спиртного. Учится хватать Мэриен зазапястья, уклоняясь отее ударов. Нутро Мэриен, ее «я», некогда одухотворяемое целью, опустело, стало инертным, жутким, будто она рак-отшельник, поошибке вместо панциря избавившийся отсущества внутри. Тело становится жестким, костлявым, истончается, какникогда прежде. Баркли тяжело давит нанее: воздух тяжело давит нанее; тяжесть идавление постоянны, неизменны.
