–Вадья в этом суде не чужой,– пробормотал Джамшеджи, обращаясь к Камелии и Первин.– Вот только вряд ли кто сможет сравниться в мотивации с отцом, защищающим свою дочь.
Первин предпочла бы, чтобы ее представлял не отец, а вакил из Калькутты. Это бы произвело лучшее впечатление на местных присяжных. Но никто из тех, с кем говорил Джамшеджи, не согласился взять на себя эту обязанность.
Слушанье дела «Содавалла против Содавалла» состоялось вскоре после двух. В перерыв Первин не смогла проглотить ни крошки – и теперь сознавала, что из-за пустого желудка и пересохшего горла у нее кружится голова. Вслед за отцом она прошла к скамье истцов; отец выглядел слегка комично в черной мантии, ему коротковатой, и парике, более пышном, чем его собственный и чрезвычайно качественный – он сейчас красовался на стойке для париков в его бомбейском кабинете. Некоторые посетители даже тихонько прыснули.
Первин села, чувствуя на своем затылке сотни глаз. Ей это только показалось или судья Муди действительно глянул на нее с презрением? Отец предупредил заранее: не нужно смотреть присяжным в лицо. Это создаст у них впечатление, что она слишком уверена в своей победе.
Придерживаясь самого что ни на есть чистого оксбриджского выговора, Джамшеджи Мистри представился присяжным: барристер-поверенный из Бомбея с двадцатипятилетним опытом, выступающий сегодня вместо мистера Пестонджи, который не смог явиться на заседание.
Мистер Вадья тут же указал, что Джамшеджи – отец истицы; это откровение вызвало громкий смех и перешептывания.
–Совершенно верно, у меня есть важное преимущество: язнаю истицу всю ее жизнь как человека честного и склонного поступать в согласии со своей совестью, невзирая на последствия.
После этого Джамшеджи представил дело так: Первин обманом заставили вступить в брак. Он уточнил, что сам он был против, но дал согласие, поняв, каким желанным считают этот союз Содавалла. Он им доверял, он оплатил свадьбу в Калькутте. Но доверие его было подорвано, когда выяснилось: родители Сайруса закрывают глаза на то, что он общается с проститутками.
Адвокаты, как правило, не втягивали в дело родителей. Первин услышала неодобрительное бормотание на галерке.
Встал мистер Вадья:
–Протестую. Советник Мистри в Калькутте новичок. Для него, видимо, новость и то, что, согласно брачному праву парсов, отдохновение, которое позволяет себе супруг, не является законным поводом для расторжения брака.
–Ваша честь, я лишь подвожу к статье тридцать первой. Прискорбный факт заключается в том, что действия ответчика привели к заражению его супруги венерическим заболеванием. Я не хочу оскорблять ничей чувствительный слух его названием. Но в документах все обозначено.
Первин мечтала об одном – чтобы ливень пробился сквозь крышу и смыл ее отсюда. Ее буквально ошарашило то, какими фактами отец ее делился с сотнями незнакомых людей.
–Если вы говорите правду, почему не произнести вслух?– вмешался мистер Вадья.– Нет никаких оснований клеветать на моего подзащитного.
Ход был ловкий – если прозвучит название болезни, клеймо останется на Первин навсегда: ее пожизненно будут считать нечистой. Она с трудом удерживалась, чтобы не закрыть глаза, когда отец положил перед судьей два листа бумаги – результат медицинского освидетельствования, которое она прошла в Калькутте, и справку от врача, который лечил ее в Бомбее. Мистер Вадья нагнулся и тоже посмотрел. После этого документы показали присяжным – лица их сделались угрюмыми.
–Хуже того: ответчик, мистер Содавалла, продолжал вести себя безнравственно,– продолжил Джамшеджи после того, как ропот утих. Свое выступление он закончил красочным описанием визита Первин на фабрику Содавалла, где она обнаружила проститутку у Сайруса в кабинете, а также нападения на нее Сайруса – его он квалифицировал как покушение на убийство.– Моя дочь Первин вынуждена была бежать из Калькутты, спасая свою жизнь!– своим знаменитым громовым голосом объявил Джамшеджи.– Целый ряд положений тридцать первой статьи указывает на то, что супругам надлежит предписать раздельное жительство.
Первин подавленно смотрела, как мистер Вадья просит у судьи разрешения подойти к трибуне. Он тут же начал бомбардировать Джамшеджи вопросами. Где свидетельства того, что визиты к проституткам продолжались? Где проститутка, которую, по его словам, Сайрус привел на фабрику? Где те молодые люди, которые, по утверждению Первин, могут подтвердить присутствие проститутки? Куда подевался кучер тонги, который привез истекающую кровью Первин на вокзал Ховра?
Вопросы были коварные. Мистеру Пестонджи не удалось отыскать кучера, который тогда помог Первин. Друзья Сайруса отказались свидетельствовать против него, и ни одна проститутка из чаула
[76] не согласилась подтвердить, что Сайрус Содавалла пользовался ее услугами. Единственными доказательствами были три фотографии Сайруса в квартале красных фонарей Сонгачи – их сделал нанятый детектив,– да и от них толку было мало, поскольку общение с проститутками не считалось основанием для развода.
Мистер Вадья заявил, что не будет смущать молодую жену, вызывая ее давать показания, лишь попросит своего клиента, мистера Сайруса Содавалла, ответить на несколько вопросов.
Первин смотрела на высокого хорошо сложенного человека в добротном сером костюме: это ради него она уехала из родного Бомбея. Как могло так получиться? Он ведь любил ее, а она – его.
Сайрус ответил на несколько наводящих вопросов касательно отсутствия у Первин интереса к брачному союзу, ее равнодушия к поддержанию в доме чистоты и приготовлению пищи – занятиям, приличествующим жене. Первин часто выходила на улицу, не заручившись разрешением членов семьи. Явилась к нему на работу, прервала важное совещание. Сайрус объявил, что та несчастная девушка у него в кабинете была обычной служанкой, она принесла им чай. Он ничем не болен – может показать письмо от своего врача, тот не нашел симптомов заболевания.
Сайрус давал показания, а Первин могла лишь воображать себе, что думают присяжные: перед ними избалованная молодая жена, которая относилась к мужу с пренебрежением, а потом обиделась, когда он обратился за плотскими утехами к другим. Она бросила взгляд на отца, молчаливо умоляя его дать ей возможность высказаться, однако Джамшеджи покачал головой. Об этом он предупредил ее заранее. Если женщина станет перечить собственному мужу, она выкажет вздорный характер – и никто уже не проявит к ней жалости. Первин злилась, смущалась, стыдилась, но при этом не поднимала глаз.
Казалось, что прошла целая вечность, прежде чем Джамшеджи дали возможность задать вопрос Сайрусу. Вакил пытался отговорить Сайруса от ответов на вопросы адвоката противной стороны, но Сайрус отклонил совет адвоката и благодушно улыбнулся Джамшеджи. Сайрус, видимо, считал, что Джамшеджи обречен на поражение.
Джамшеджи начал в неожиданно панибратском тоне:
–Ну, и что ты про все это думаешь, мой мальчик?
