Он стриг полную и низкорослую кореянку. Волосы у нее были еще сносные, но редели и рассыпались, как легкая черная солома. Он зажимал пряди пальцами одной руки, а другой рукой при помощи опасной бритвы аккуратно отсекал лишнее под нужным углом. Она небось ни разу за всю жизнь не пользовалась кондиционером для волос. Перек хотел было порекомендовать клиентке какое-нибудь средство, но все они были дорогие, и он знал, что она все равно не купит. Пройдет время, и на ее голове появятся совсем облысевшие участки. Так ей и надо. Имельда, одна из двух работавших в салоне филиппинок, трудилась над негритянкой и беззаботно чирикала при этом. Перек иногда жалел, что не умеет болтать с клиентами — так бы хоть рабочий день пролетал быстрее. Но ему было нечего сказать.
—Вы не слишком коротко стричь, да?— обратилась к нему кореянка.
—Не слишком,— подтвердил Перек.
—Постричь коротко — я буду как мужчина.
—Я вовсе не коротко стригу. Вот, посмотрите.
Перек повернул ее лицом к зеркалу.
—Ха!— воскликнула кореянка.— Коротко! Вы меня испортить!
Перек пожал плечами. Она всегда проделывала этот трюк. Ему хотелось выгнать ее из салона пинками и никогда больше не сажать в кресло, но клиенты почти всегда вели себя одинаково. Вечно искали лазейку, способ смыться и не заплатить, сэкономить несколько центов. И все они так, весь мир. Такие предсказуемые.
—Я все исправлю, хорошо?
—Исправить или я не платить.
Перек закончил работу. Кореянка встала, посмотрелась в зеркало, с отвращением встряхнула головой. Они направились к кассе.
—Я как мужчина! Дать мне скидку!
—Не дам я вам скидку.
—Я позвать хозяина!
—Я и есть хозяин.
Кореянка скроила кислую мину и неохотно расплатилась. Потом вышла из салона, бормоча себе под нос что-то по-корейски. Имельда поглядела на Перека и сочувственно улыбнулась. Перек старался не обращать на нее внимания. Она была миниатюрная и очень хорошенькая, иногда Переку казалось, что она с ним заигрывает. Ему это не нравилось.
В салон зашла миловидная тайка лет двадцати с небольшим. Великолепные длинные черные волосы. Она тоже улыбнулась Переку. Он покраснел и отвел глаза. К нему снова вернулось то неприятное чувство.
—Можете подравнять мне кончики?— обратилась к нему девушка.
Перек кивнул. Она уселась в кресло. Откинула волосы, и те лавиной обрушились на спинку кресла.
—Сантиметра на два,— объяснила девушка.— Только кончики. Хорошо?
Перек кивнул. Уставился на ее затылок. У него начались проблемы.
—Хорошо?— переспросила девушка через плечо.
—Конечно,— подтвердил Перек,— только кончики.
Он неохотно прикоснулся к ее волосам. Погладил их. Как шелк.
—Хотите, чтобы я стриг ножницами или опасной бритвой?
—А в чем разница?
—Ножницы дают прямой срез. А бритва — она срезает волосы под углом, проходит более гладко.
—А, конечно,— отозвалась девушка.— Как вам удобнее.
Он сделал первое движение. Коротенькие обрезки волос остались у него в руке. Ему трудно было расстаться с ними, бросить на пол. Наконец он выпустил их и зажал пальцами еще несколько прядок. Они были такие длинные, такие роскошные. За завесой волос можно было разглядеть ее шею. Он приподнял черное покрывало — и вот она. Такая бледная, такая нежная. Длинный плавный изгиб, переходящий в плечо. Он представил себе, как опасная бритва мягко скользит по тыльной стороне ее шеи, высвобождая сотни почти невидимых крошечных волосков, прилегавших к коже, и оставляя за собой идеальную гладкость. Представил себе малюсенький порез, почти безболезненный, который расцветет в конце этой гладкой дорожки в основании шеи. Там всегда находился какой-нибудь изъян. Плоть не бывает безупречной, вечно что-нибудь мешает. Маленькая багровая капля на коже, настолько маленькая, что она не стечет, а останется на месте, как мазок на холсте.
Его замутило. Он бросил Имельде, обслуживавшей другую клиентку:
—Закончи тут.
—Хорошо, но…
Перек, согнувшись так, будто у него скрутило желудок, метнулся в туалет. Там быстро запер дверь, расстегнул ширинку и всего после двух движений выпустил струю спермы. Привалился спиной к двери. Потом заплакал и принялся ожесточенно лупить себя кулаками.
—Sale cochon, sale cochon…— проклинал он себя по-французски, так обычно говорила маман. Грязная свинья, грязная свинья…
Он рыдал, обхватив себя руками. Но в воображении Перека его обнимали совсем другие руки, хотя он точно не знал, чьи. Когда уже не осталось сомнений, что девушка покинула заведение, он вернулся в салон. Но она еще только уходила. Перек увидел, что они с Имельдой переглянулись. Они явно обсуждали его. Странный он, этот Перек, наверняка говорили они. Перек — шизик. Перек знал: люди думали, что он не такой, как все. Но они ошибались. Перек такой же. Он думает, чувствует, испытывает такие же потребности, плачет. В точности как они. Просто им ведь ничего не скажешь, не достучишься. Все вечно заняты, все куда-то бегут, они не будут ждать, пока Перек подберет нужные слова или найдет еще какой-нибудь способ донести до них, что он чувствует. Так что в какой-то момент пришлось оставить попытки. Тебе никогда не убедить их, что на самом деле ты хороший человек, даже лучше, чем они. Нужно прекратить испытывать эмоции. Больше с этим ничего не поделаешь. Надо быть сильным.
—С тобой все в порядке?— спросила его Имельда.— Желудок прихватило?
—Ага.
—Ты ешь в этой японской забегаловке на углу? Я там на днях чуть до смерти не отравилась. Точно там, больше негде. Весь день из туалета не вылезала. Никогда не ешь суши в жару, говорю тебе…
ГЛАВА 13
Перек с матерью жили рядом с кладбищем Анджелус, в полумиле от салона. Он всегда преодолевал это расстояние пешком. Машины у них не было, а автобусы он ненавидел, терпеть не мог запах людей, их перекошенные лица. Сегодня он, как обычно, заглянул в продуктовый магазинчик, чтобы купить что-нибудь на ужин. У него болели ноги. Он морщился при каждом шаге, прихрамывал, а в ботинках у него тихонько хлюпало. На их улице играли дети, черные и латиносы. Они поглядели на Перека, но ничего не сказали. Другое дело подростки. Те говорили всякие обидные вещи, правда, издали. Они знали, что он чувствует, знали, что он их не боится,— ему наплевать и терять нечего. Перек никогда не боялся смерти. Наоборот, мысль о бесконечном одиночестве и безмолвии только успокаивала.
Дом Перека представлял собой старый одноэтажный коттедж с двумя спальнями. Должно быть, когда-то, еще при жизни отца, он был красив, но Перек тех времен не застал. Трава иссохла, а бетонная дорожка растрескалась и крошилась под ногами. Все окна были закрыты, шторы плотно сдвинуты. Перек проковылял по ступенькам, открыл дверь и вошел в темноту и сухой, пыльный запах матери и ее старости.
