Эти «несколько последних десятилетий» ее уязвили. Анна взяла себе на заметку: при случае как-нибудь отомстить стерве. Госпожа Бояджан стояла перед всеми в своем тысячедолларовом брючном костюме, а Анна тем временем изучала ее задницу — не так уж и плохо для женщины за пятьдесят. Подтяжка, разумеется, и, возможно, какие-то силиконовые вставки? Проблема с задницами в этом зале заключается в том, что среди них не найдешь ни одной вполне натуральной. С бюстами та же история. Если ресторан поджечь, все эти искусственные буфера и зады начнут таять, как Винсент Прайс в последней сцене «Дома восковых фигур»
[7].
День не задался с самого начала. Анна переживала очередное обострение депрессии, которые с годами длились все дольше и дольше. Последнее грозило по длительности обскакать «голубой период» Пикассо
[8]. Выходя из душа, она внимательно изучила свое отражение в зеркале и вынуждена была признать, что лицо по-прежнему смотрится неплохо. Она не выглядела на свои годы, на свои сорок три. «Я вполне могу сойти за тридцатипятилетнюю»,— заключила она, и это было весомое заявление, повторяемое ею уже восемь лет. Это приободрило ее, и она совершила отчаянный поступок: засунула карандаш под левую грудь. Он остался там как приклеенный. Анна немного попрыгала, но чертов карандаш не падал, держался, как опытный альпинист. То же самое она проделала с другой грудью — и с тем же результатом. И тут она допустила действительно серьезную ошибку, попытавшись повторить этот фокус с задницей. Господи Иисусе, да там можно было зажать батон колбасы и отправиться на пробежку. До сих пор она оттягивала вмешательство пластического хирурга, но ее час неумолимо приближался. Может, стоило прекратить эту канитель, расслабиться и благородно стареть? Денег хватало, необходимости сниматься уже не было. Она могла бы заняться благотворительностью, своим садом, а то и сесть за мемуары. Перед глазами промелькнуло видение — ее портрет в будущем: седые волосы и обвислая жопа. Ну нет, на хрен такую жизнь! Я должна оставаться на коне до конца. Я все же снялась в парочке хороших фильмов, которые запомнятся надолго. Сделаю это сейчас и не позволю себе состариться.
—Мы долгие годы восхищались ее творчеством,— вещала госпожа Бояджан в паре со своей силиконовой задницей,— она получила «Оскара» за лучшую женскую роль в фильме «Женщина из Барселоны» — как вспомню ту сцену с ее матерью, у меня до сих пор слезы на глаза наворачиваются, а у вас?— и еще, разумеется, она стала выдающимся примером для нового поколения, ммм… актеров-женщин. Итак, Общество ценителей искусства Западного Голливуда представляет вам… Анну Мэйхью!
Раздались аплодисменты, и Анна Мэйхью направилась к кафедре, чувствуя, как пятьдесят с лишним пар глаз сосредоточились на ее собственных слегка расплывшихся ягодицах.
—Спасибо вам, Ширли,— произнесла Анна на всю аудиторию,— за такое теплое вступление. Также я хотела бы поблагодарить Общество ценителей искусства Западного Голливуда за приглашение. Понимаю, как трудно оставаться в четырех стенах в такую чудесную погоду, но я бы хотела поговорить с вами о том, что мне особенно дорого.
Анна продолжала говорить, а госпожа Бояджан сверлила ее взглядом и вдруг заметила маленький флакон, оставленный актрисой рядом с тарелкой. Он был похож на пробник духов, вероятно, что-то французское и дорогое. Госпожа Бояджан слегка наклонилась вперед и принюхалась. Ничего. Какая досада!
—Если бы кто-то предложил не заботиться более о Мемориале Линкольна в Вашингтоне или бросить на произвол судьбы картины в нью-йоркском Метрополитен-музее, чтобы те пришли в упадок и исчезли с лица земли, мы бы все ополчились против этого, не правда ли? Ведь подобного нельзя допустить. Поднимется волна народного гнева, никому и в голову не придет позволить, чтобы погибло национальное достояние.
Госпожа Бояджан продолжала улыбаться и почтительно поглядывать на Анну, а сама тем временем легонько толкнула флакон пальцем. Тот покатился по скатерти, но к радости госпожи Бояджан не добрался до края стола и не упал. Она снова протянула к нему руку.
—Однако неприглядная истина состоит в том, что именно это мы и делаем. О нет, конечно, не по отношению к Мемориалу Линкольна или Метрополитен-музею, а по отношению к нашему достоянию здесь, в Лос-Анджелесе. Сотни зданий, великолепные произведения искусства, построенные в эпоху, которую можно назвать не иначе как Золотой век Лос-Анджелеса, то есть в начале XX столетия, постепенно разрушаются прямо на наших глазах, их сносят, чтобы…
Анна заметила, как госпожа Бояджан взяла флакон, и ее желудок ухнул куда-то в район сфинктера. Зрение ее слегка затуманилось, она уже живо представляла себе конец света, по крайней мере, для пятидесяти с лишним домохозяек из Беверли-Хиллз, троих официантов-мексиканцев и одной видавшей виды актрисы с обвисшей задницей. Анна попыталась продолжить свою речь.
—Чтобы… ммм… построить на их месте торговые центры и рестораны быстрого питания. Они… эээ…
Она чувствовала, что все пошло вкривь. Госпожа Бояджан, прищурившись, рассматривала флакон. Цвет был странный. Она определенно раньше не сталкивалась с такими духами.
—Они… эээ… они…— «Да положи ты флакон на место, тупая сучка, только ради Бога не открывай».— Ежегодно десятки памятников архитектуры сносятся, чтобы освободить место для строений, которые не просто не доставляют глазу ни малейшего эстетического удовольствия, но разрастаются как злокачественные опухоли…
Госпожа Бояджан понюхала флакон и едва поборола искушение открыть его и вдохнуть запах содержимого. «Меня сейчас стошнит»,— подумала Анна. Она продолжала говорить, спотыкаясь и торопясь приблизить конец речи.
—…не добавляя ничего к естественной красоте, которая дарована нам, жителям Южной Калифорнии, природой. И сегодня я здесь для того, чтобы попросить вас…
«Она наверняка не будет против, если я разок понюхаю»,— сказала себе госпожа Бояджан и принялась откупоривать бутылочку.
—ГОСПОЖА БОЯДЖАН!— завопила Анна.
Госпожа Бояджан от неожиданности уронила флакон. Тот упал ей на колени, зацепился за складку ткани. Она испытала невероятное облегчение.
—…и остальных членов Общества ценителей искусства Западного Голливуда оказать мне и моим друзьям содействие в нашем стремлении спасти как можно больше замечательных старых зданий. Спасибо вам.
Госпожа Бояджан в полном одиночестве встала и захлопала в ладоши, словно хотела устроить ненасытной шлюхе — ведь Бог свидетель, Анна Мэйхью с кем только не спала!— свою личную миниовацию. Она позволила флакону упасть на ковер. Оттуда тот скатился на пол, это все чертовы латинос виноваты.
Анна метнулась к столу. Флакон исчез. Во всяком случае, в руках у долбаной старой коровы его уже не было. Она наверняка стащила его и теперь откроет, когда доберется до дома, и тогда она сама, ее маразматический муженек-продюсер, их горничные, садовники, кошки и шарпеи — все они встретятся на небесах, причем относительно скоро.
