—Вот черт!— сказала она сквозь смех.— Извини…
Андрей тоже засмеялся и снова придавил ее к стене, целуя. Анна одной рукой обхватила его за шею, а потом он почувствовал, как другая рука проскользнула между их тел и дотронулась до его влажной ширинки. Он ткнулся членом в ее ладонь и почти не обратил внимания на мимолетное движение ее пальцев и едва слышный щелчок. Тут Анна отскочила от него, а водка, пропитавшая брюки, резво занялась синим пламенем.
—Ты жалкий кусок дерьма,— заявила Анна. Андрей тем временем приплясывал, пытаясь сбить огонь и панически вскрикивая.— Надеюсь, я спалила его дотла. Надеюсь, твоя чертова тыкалка превратилась в угли. Он настоящий мужик, слышишь ты, русский козел, и ты не посмеешь больше так с ним обращаться, понял? А не то обещаю — я превращу тебя в факел, как буддийского монаха!
Она еще несколько раз угрожающе щелкнула зажигалкой, а потом запустила ею в режиссера. Наконец Анна отправилась на поиски Шпандау, а Андрей все еще колотился об стену, в отчаянных попытках потушить пылающие гениталии.
ГЛАВА 3
Пожалуй, это и к лучшему, что большинство зрителей на показах Каннского кинофестиваля — профессионалы, и к началу сеансов их уже порядком тошнит от фильмов. Ведь там показывают такое количество черно-белых албанских фильмов про мальчика и его умирающего ручного петуха, что обычный человек просто не в состоянии высидеть до конца, не разочаровавшись при этом в самой идее кинематографа. Большинство ждет от кино развлечения, а показы в Каннах — совсем не то место, где можно развлечься. Это объясняет, почему фокус всеобщего внимания уже давно сместился с экранов кинотеатров на пляж. Именно сюда мы приходим, чтобы увидеть богатых, красивых, знаменитых, начинающих, глупых, алчных, нуждающихся, а часто и просто убогих. Это зрелище поистине не уступает лучшим творениям Феллини. И абсолютно бесплатно, никаких тебе очередей, никакой давки в вонючих залах, никаких языковых трудностей или неправильного понимания ключевых тем.
Вот вам молодые дамочки с внушительными бюстами, часто загорающие без лифчиков, вот полюбуйтесь на кинозвезд, и, что самое главное, вряд ли здесь вам будет мозолить глаза албанский мальчишка или его петух.
На следующий день начались показы. Каждый фильм демонстрировали в «Пале» по три раза на дню, и члены жюри могли прийти на любой сеанс, когда им заблагорассудится, с той лишь разницей, что вечерние показы были обставлены более официально. Однако Анна была ранней пташкой. Она просыпалась ни свет ни заря, потом занималась йогой, после чего в течение получаса плавала. Это было ее личное время, которое она целиком посвящала себе и любила проводить в одиночестве,— тоненький, но необходимый утренний буфер между ней и всем остальным миром, а за ним уже начинались телефонные звонки, встречи и сражения. Куда же без сражений.
Шпандау в такие моменты предпочитал ее не трогать, но с удовольствием наблюдал из своего окна, как она разминается в бассейне. Вода словно принимала ее с радостью, Анна плавала практически без брызг, без видимых усилий проносилась туда-сюда вдоль бортика бассейна. Ему было любопытно, сознает ли она, насколько прекрасна — не в публичной обстановке, где ей постоянно отвешивают комплименты, а вот здесь, камерно, когда она не примеряет на себя какую-нибудь роль и на время ослабляет этот чудовищный самоконтроль, который служит ей в профессии главным капиталом. Глядя, как ее тело скользит в мерцающей воде, Шпандау осознавал, что она намного красивее других, хотя мало кто видит ее такой. Анну превозносят как публичную персону, но это только бледная тень ее настоящей, хитро скроенный в виде женщины комплект доспехов, в который она облачается каждое утро и не снимает до самого отхода ко сну.
И Пам, разумеется, осталась возле нее именно поэтому. Шпандау пытался представить, какой была Анна в прошлом, до того, как все это закрутилось: слава, деньги и страх. Пам знала ее прежнюю, вот почему она все еще была рядом. Должно быть, Анна так и жила, миновав юность с той же грацией, с какой она преодолевала водное пространство. Если она и догадывалась, что Шпандау наблюдает за ней, то ничем этого не выдавала. Он подозревал, что она догадывается, и поэтому воспринимал это зрелище как подарок.
Тьерри привез их в «Пале» к девятичасовому сеансу. На ступеньках не было ни красной ковровой дорожки, ни яркого освещения. У входа, конечно, кучковались фанаты, но их было ничтожно мало по сравнению с вечерними показами, ведь те проходили с большей помпой, претворяя в реальность фантазии обывателей о том, как должны выглядеть Канны. Они не стали совершать длительное восхождение по ступенькам к парадному входу, а вместо этого высадились у задней двери. Помощник проводил их по пещерообразным недрам кинотеатра к забронированным для них местам. Им выдали наушники, и они воткнули их в розетки, как на самолете.
Сегодня демонстрировали японский фильм, в наушниках прозвучало приветствие переводчика. Французские фильмы шли с английскими субтитрами, а фильмы на английском языке — с французскими, все остальные картины показывали с оригинальным звуком, поэтому для просмотра требовались переводчики-синхронисты, которых нанимал оргкомитет фестиваля. Шпандау и Анна устроились на своих местах поудобнее. Зал был неполон. Режиссер-японец не вошел в моду, к тому же мало кто отважится с утра пораньше на встречу с японским языком. Среди зрителей преобладали потенциальные прокатчики, журналисты, а также горстка особо упертых фанатов.
Это был великолепный с визуальной точки зрения фильм о юноше, сражавшемся на полях японо-китайской войны
[54], - его окрестили азиатской версией «На западном фронте без перемен». Батальные сцены получились впечатляющими, но время от времени действие надолго замирало, пока герои сидели в синтоистских храмах или распивали чай в саду. Главную роль играла очаровательная молодая японка, но режиссер почему-то решил не выделять на ее долю никаких сексуальных сцен, кроме извращенных, поэтому девушку постоянно насиловала китайская солдатня, а под конец ее и вовсе убили. Ближе к финалу Шпандау уже и сам был бы рад расстаться с жизнью. Впечатление усугублялось ровным и деловитым голосом переводчика, который нисколько не соответствовал бушующим на экране эмоциям. Наконец по экрану пробежали титры, и в зале зажегся свет.
Когда они покидали кинотеатр, Шпандау до смерти хотелось узнать у Анны, каково же ее мнение о фильме, но подобные разговоры были под запретом. Она не имела права обсуждать увиденное. Он поискал в ее взгляде хоть какой-то намек, но она намеренно скроила непроницаемую физиономию. Невозможность поговорить о фильме здорово его расстроила. Он вспоминал все те годы, когда ходил в кино вместе с Ди — половина удовольствия заключалась не в самом просмотре, а в том, чтобы после сеанса зайти в какую-нибудь пиццерию и разобрать фильм по косточкам. Шпандау очень скучал по такому занятию и еще по многим вещам, связанным с Ди. А теперь он смотрел фильмы в компании кинозвезд и даже не мог об этом поговорить.
