—Может, просветите меня, зачем мы сюда притащились!
—Это была идея Анны. Она хочет, чтобы мы с вами поладили. Зарыли колун войны — кажется, так она выразилась.
—Топор,— поправил Шпандау.— Думаю, она имела в виду топор.
—А сказала «колун»,— упорствовал Виньон.
—Ну сказала и сказала,— сказал Шпандау.
Принесли газировку. Шпандау стал выжимать в нее лимон. Капелька лимонного сока попала Виньону в глаз — это вышло случайно, но Шпандау почувствовал злорадное удовлетворение. Виньон заморгал и потер глаз накрахмаленной салфеткой.
—А вы что ей ответили?
—Сказал, что у нас с вами и так полная гармония,— ответил Виньон, то усиленно моргая, то, наоборот, раскрывая глаз пошире.— Мы оба друг друга терпеть не можем.
—Золотые слова,— согласился Шпандау.— Тогда чего ради мы тут торчим?
—Важно вести себя как профессионалы,— сказал Виньон.
—Вы хотели сказать: важно делать то, что велит заказчица, особенно если она при этом грозится выгнать вас пинком под зад?— уточнил Шпандау.
—Знаете, за что все так не любят американцев?— спросил Виньон.
—За то, что мы богаче?— предположил Шпандау.
—Были богаче,— поправил его Виньон,— китайцы уже обходят вас на повороте. Да и Евросоюз утер вам нос. Нет, все потому, что ваше эмоциональное развитие навсегда остается на уровне пятнадцатилетних подростков. Вы как малолетки, которые угнали «Мазератти» и устроили уличные гонки. В результате кто-то пострадает, а вы, как обычно, выйдете сухими из воды.
—И вы, конечно, намекаете, что Бог не на нашей стороне,— усмехнулся Шпандау.
—Если бы Бог действительно существовал,— ответил Виньон,— американцы не изобрели бы атомную бомбу, а моя бывшая жена ни за что не оттяпала бы у меня кусок земли. Или, может, правы католики, и Бог покровительствует дуракам.
Возле их столика снова нарисовался официант. Виньон заявил, что есть не будет, зато заказал коньяк. Потом добавил по-французски: «И принесите этому тупому американцу все, что он попросит». Шпандау был голоден, но подозревал, что ему сейчас кусок в горло не полезет. Поэтому тоже попросил коньяку.
—Когда мне было восемнадцать, только-только со школьной скамьи,— начал Шпандау,— мне втемяшилось отслужить в армии. Мог бы и в колледж поступить, но денег не было. Мой отец не очень-то задумывался насчет колледжей, да и насчет образования вообще, если уж на то пошло, вот я и пошел в армию.
—Я восхищен. Я сам два года отслужил в Северной Африке, в десантных частях.
—Наверное, страшно гордились собой. Короче, я вступил в ряды вооруженных сил. Как говорится, всего так и распирало от мочи и уксуса…
—Что-что?
—От мочи и уксуса. Ну, в смысле, упертый был. Слушать никого не хотел.
—Вы с тех пор хоть немного изменились?
—Так вот, терпеть не мог выполнять приказы, то и дело вляпывался в неприятности. На самом же деле — просто хотел оказаться подальше от моего немца-отца, я его ненавидел. Видимо учтя все эти обстоятельства, американское правительство направило меня в Германию в качестве военного полицейского. Рассудили так: раз я плохо подчиняюсь приказам, может, у меня лучше получится их отдавать, а раз я ненавижу mein deutscher Vater
[58], то вряд ли стану вступать в неформальные отношения с местными. К тому же я был здоровяком. В армии США таких любят.
—Вы это к чему? У меня аж голова разболелась от ваших россказней.
—Потерпите немного, сейчас все поймете,— ответил Шпандау.— Итак, меня определили в военную полицию, и я два года провел в Висбадене, следя за тем, чтобы наши вояки не крутили романов с местными старшеклассницами и не катались субботними вечерами на военных машинах по картофельным полям.
—Хорошо, и что с того?
—Армейские шишки, конечно, дали промашку, с ними это часто случается. Я ненавидел своего папашу, жалкого старого фрица, но на других это не распространялось. Немцев я не возненавидел, они мне даже нравились. На самом деле в целом они мне были куда симпатичнее, чем американские солдаты, которых мне было велено не выпускать за территорию базы, и, уж конечно, симпатичнее офицеров, которые меня туда отрядили. Не вступать в неформальные отношения с местными? Да я там отрывался как мог. Моим лучшим другом был парень по имени Клаус, он делал очки. Более того, я лишился девственности, переспав с его сестрой, Магдой.
—Ради Бога, послушайте…
—Клаус был зациклен на Первой мировой войне. Постоянно нудел, мол, это была поворотная точка в истории Германии и даже всей западной цивилизации, и поражался, как редко американцы задумываются об этом. Короче, стоило мне получить увольнительную на пару дней, как Клаус с Магдой волокли меня на поезде через Люксембург во Францию — побродить в дерьмовую погоду по окрестностям Вердена или по Аргонскому лесу. Я должен был понять, каково приходилось там пехоте в войну,— те места и для пикников-то не годились, не говоря уж о боях. Вот что я вам скажу: грязи там было столько, что местное население могло бы ее экспортировать.
—Мне понадобится еще одна порция коньяка,— заявил Виньон, подзывая официанта.
—Два коньяка, пожалуйста,— сказал Шпандау старикану, когда тот наконец добрел до их столика.— Но как бы там ни было…
—Вы хоть иногда останавливаетесь перевести дух? Все техасцы что, через задницу дышат?
—Сам-то я из Аризоны, но в юго-восточной части штата о чем-то таком поговаривают. Поверьте, вы еще оцените эту историю, нужно только дослушать до конца.
Официант принес еще две порции коньяка. Первый бокал Виньона уже опустел, и он от души отхлебнул из второго. Шпандау одним большим глотком прикончил первую порцию и придвинул второй бокал поближе.
—Хотя, если не считать грязи, места были приятные. На французов Клаус плевать хотел, считал их недостаточно приветливыми…
—Зато немцы — само добродушие,— ввернул Виньон.
—А вот мне они нравились. Потом Клаус женился, Магда залетела (нет-нет, я тут ни при чем, это все личный кондитер командира части, с ним она тоже вступала в неформальные отношения), а я обнаружил, что можно запросто мотаться в Париж на транспортных самолетах, которые возили туда-обратно подразделения, участвовавшие в операции «Буря в пустыне», и доставляли омаров из штата Мэн к столу Колина Пауэлла
[59]. Вот это была халява! Я мог улететь в пятницу вечером, провести выходные в Париже, а в понедельник утром явиться (трезвым или как получится) к завтраку в армейскую столовку. Тогда-то я полюбил французскую кухню. Наведывался во всякие там маленькие семейные бистро, прячущиеся в переулках на Левом берегу. Околачивался на Монмартре, на площади Тертр, жевал сэндвичи с сыром и ветчиной, наблюдал, как уличные артисты выдаивают деньги из туристов, и заигрывал с ширококостными девицами из английской глубинки. Не жизнь, а сказка.
