Шпандау тоже услышал, как разбилось стекло, и в тот же миг ударил в дверь плечом. Дверь треснула и отворилась. При виде разъяренного Дэвида Перек метнулся к Анне, снова сгреб ее, выставил перед собой и приставил лезвие бритвы к ее горлу. Шпандау был совсем рядом, кулаки сжаты, лицо налилось краской. И Перек подумал: «Все это уже было».
—Отпусти ее,— сказал Шпандау.
Сквозь разбитое окно доносился вой полицейских сирен, он нарастал и в итоге сделался оглушительным — машины въехали во двор.
—Ты ничего не понимаешь,— произнес Перек, обращаясь к Шпандау.— Ты все испортил, загубил весь замысел.
—Приехала полиция, игра окончена, просто отпусти ее.
Перек лихорадочно соображал: «Я не могу этого сделать, здесь не могу, они все испортили. Если бы только удалось вывести ее отсюда… Провести через комнату, а потом на чердак, где она призывала меня.— У него отчаянно кружилась голова.— Если бы я мог увести ее в другую комнату, я бы сделал все там». Перек стоял, не отпуская Анну.
—Отойди к окну,— сказал он Шпандау.
—Отпусти ее, Винсент. Хватит, все кончено.
—Я убью ее,— пригрозил Перек.— Перережу ей глотку прямо здесь. А ты сможешь поглазеть, как она истекает кровью.
Шпандау колебался. Полиция, скорее всего, уже в доме, они могут вломиться в комнату в любую секунду. Перек повернулся, чтобы не выпускать Шпандау из поля зрения. Он по-прежнему держал лезвие возле горла Анны. Позже Шпандау думал: как это странно — он увидел, что голова Перека взорвалась, и только потом услышал выстрел. Громкий хлопок прозвучал словно с опозданием. Макушка Перека разлетелась на мелкие белые ошметки и фонтан брызг, рука, сжимавшая бритву, безжизненно упала, а тело еще несколько мгновений сохранявшее вертикальное положение, рухнуло. Анна закричала.
Шпандау развернулся к двери и увидел Спеца с девятимиллиметровым пистолетом — Спец подобрал его на земле, рядом с лежавшим без сознания Виньоном. Спец выждал пару секунд, а потом опустил оружие. Он поглядел на Перека, и лицо его скривилось в страдальческой гримасе.
—Плакали теперь мои денежки,— сказал он.— Сукин сын.
Шпандау подошел ко все еще продолжавшей кричать Анне и обнял ее. Его собственный затылок и плечо были забрызганы кровью и серым мозговым веществом. В конце коридора показались полицейские, вопившие что-то по-французски.
—Стоять!— кричали они.— Положите пистолет на пол, или будем стрелять!
Разумеется, никто не понял, чего они хотят, у всех были совершенно другие заботы. Анна, например, кричала, а Спец только что пристрелил единственного мудака, который мог бы спасти ему жизнь. Бывают ситуации, когда буквально все идет наперекосяк. И это очень раздражало Спеца.
Он повернулся к маячившим в конце коридора полицейским и сказал:
—Да заткнись ты, сраный ублюдок, будто не видишь, что я только что потерял свои день…
Рослый чернокожий мужчина ругается и в ярости размахивает пистолетом.
Знакомая сцена.
Выстрелов было минимум шесть, и три пули угодили Спецу точнехонько в грудь.
ГЛАВА 19
Виньон с обмотанной бинтами рукой и заключенной в гипс сломанной ногой ковылял по больничному коридору, опираясь на костыли.
—Врач сейчас подойдет,— сказал он Анне и Шпандау.
—Он поправится?— по-французски спросил Виньон у врача, когда тот вышел из палаты Спеца.— Вот та женщина, которую он спас.
—Да,— ответил врач на безупречном английском.— Я об этом читал. Настоящий герой. Французское правительство решает, не наградить ли его медалью. Можете себе представить? По всем прогнозам он выживет, но вообще-то, конечно, чтоб после такого уцелеть, нужно обладать телосложением гориллы. Один из выстрелов пробил легкое. Его грудная клетка больше напоминает скотобойню — и снаружи, и изнутри. Кстати, не знаете, откуда у него все эти шрамы?
Виньон покачал головой.
—Можно мне к нему?— спросила Анна.
—Его накачали сильнодействующими препаратами. Вряд ли он вообще заметит ваше присутствие. И постарайтесь не задерживаться надолго.
Анна вошла в палату.
—Медаль, кто бы мог подумать!— сказал Виньон.— Боятся, что, если он выживет, то затаскает изрешетивших его полицейских по судам. Им куда выгоднее мертвый герой.
—Да,— согласился врач.— Так уж у нас, французов, заведено.
Спец лежал в кровати, почти незаметный под кучей повязок и трубочек. Он был жив, но за последние два дня ни разу не открыл глаза и не вымолвил ни слова.
—Спасибо,— сказала Анна.— Я знала, что не ошиблась в тебе.
Она сжала его безжизненную руку в своих ладонях и долго стояла так. По ее щекам струились слезы. Когда Анна наконец вышла из палаты, Шпандау ждал ее у дверей. Она тут же бросилась к нему в объятия.
—И что дальше?— спросила его Анна.
Они вернулись на виллу и теперь сидели в общей гостиной.
—Поедем домой,— сказал Шпандау.— Я вернусь к своей работе, а ты снова станешь любимицей журналистов и публики.
И это была чистая правда. После того случая к Анне вернулась мировая слава, ее имя и фотографии то и дело мелькали на страницах газет и на телеэкранах по всему миру. Вот и сейчас за воротами виллы толпились журналисты, не терявшие надежды увидеть ее. Телефон разрывался от звонков. Бедняге Спецу тоже досталось. Полиции пришлось выставить в больнице охрану, чтобы отгонять назойливых фоторепортеров, стремившихся запечатлеть его на смертном одре. Это была самая дурная разновидность славы; мало кого волновало, благодаря чему эта самая слава пришла,— главное, что человек знаменит.
—Я имела в виду нас с тобой,— уточнила Анна.
Для нее фестиваль уже закончился. Организаторы любезно освободили ее от обязанностей члена жюри. Андрей успел позвонить раз десять, а то и больше. Но она не ответила ни на один звонок.
—Не знаю,— признался Шпандау.
—Хватит уже этих штучек в духе Гэри Купера
[83], - сказала Анна.— Тебе пора наконец принять хоть одно серьезное решение, а не отсиживаться под кроватью, как ты поступал до сих пор. Я долго пыталась припереть тебя к стенке, гонялась за тобой, как Вилма Флинтстоун
[84] с гребаной дубинкой, но с меня довольно. Ты, как и я, отлично знаешь, что мы подходим друг другу, и это само по себе немало, учитывая, что оба мы — неотесанные деревенщины с запутанной личной жизнью. Это конец фильма, детка, и за тобой выбор, кого поцеловать: меня или свою лошадь.
