Я стал думать о благодарности, которую услышал от отца жертвы; об облегчении, которое он чувствовал; о том, как ужасно ему, скорее всего, было слушать надуманные оправдания, изобретенные для убийцы его дочери психиатрами, которые, как ему казалось, равнодушны к ее смерти. Насколько злей змеиного укуса убийство детища
[56], тем более когда для убийцы подыскивают всевозможные смягчающие обстоятельства, потому что он — плохой человек, который уже много раз вел себя плохо.
Злобные личности
«Глупое мелкое обвинение в убийстве»
Мои показания вовсе не завершились (для меня) в тот момент, когда я покинул место для свидетельских выступлений. Я снова и снова мысленно возвращался к ним, как делал всегда, находя что-то такое, что я мог выразить лучше, или что-то такое, что я должен был сказать, но не сказал. У французов есть понятие l'esprit d'escalier, но для таких случаев не помешало бы ввести понятие l'esprit de temoin: я уверен, что каждый свидетель чувствует по окончании своего выступления в суде примерно то же, что чувствовал при этом я
[57]. Иногда мне хотелось вбежать обратно в зал суда и, расталкивая всех на своем пути, пробраться на место для свидетелей и объявить: «Я забыл упомянуть…» Однажды я и правда позвонил солиситору, чтобы сообщить о том, что — вместо сказанного мною — мне следовало сказать в суде: хотя многие убийства действительно совершаются ревнивыми мужчинами, большинство ревнивых мужчин все-таки не убивают; но, когда ревнивцы все же это делают, мотивом преступления обычно является именно ревность. На процессе я не заявил об этом с той ясностью, с какой мог бы. Впрочем, не все такие преступники согласны с тем, что убийство — вещь серьезная. Однажды я поинтересовался у одного арестанта, находившегося в предварительном заключении, за что он сидит, и он ответил: «Да просто глупое мелкое обвинение в убийстве».
А однажды я удостоился благодарности человека, обвиненного в убийстве по неосторожности, и это меня невероятно обрадовало. В этом преступлении обвинили трех полицейских (в том числе сержанта, отвечавшего за содержание арестованных).
Как-то поутру группа героинистов отправилась в город, находящийся в нескольких милях от их домов, чтобы обворовывать дома и магазины. В показаниях, данных под присягой, один из них заявил: «Мы двинулись на работу…» И в самом деле, для них это было нечто вроде работы, поскольку они обычно уходили из дома в половине девятого утра и возвращались, как правило, после пяти вечера — сделав свою «работу». Впрочем, это была неполная занятость, так как они «ходили на работу» лишь три-четыре дня в неделю, прочесывая жилые дома и магазины в радиусе десяти миль от мест своего проживания.
То, что они «работали» таким образом, опровергает распространенное мнение: мол, наркоманы не способны к оплачиваемой работе и им «приходится» идти на преступления, чтобы заплатить за свои наркотики. Чтобы регулярно совершать кражи со взломом и воровать, требуется предусмотрительность, энергия и решимость — замечательные качества в других контекстах — и, кроме того, коммерческие способности для продажи добытого преступным путем, поскольку наличные похищаются редко. В ходе опроса, проведенного мною в тюрьме, я обнаружил то, что часто обнаруживали и до меня: большинство арестантов-наркоманов имели долгую историю правонарушений еще до того, как они впервые попробовали героин. Несомненно, их пагубная зависимость давала им дополнительный стимул для совершения преступлений, но она не являлась первопричиной их преступной деятельности.
Один арестант, профессиональный поджигатель, обращавший строения в пепел и золу, как-то раз объяснил мне разницу между «работником» и «добытчиком» (по его терминологии).
—Эти самые работники таскаются в контору к девяти, домой приходят в пять,— сообщил он.— А добытчики выходят из дома пограбить да поворовать.
Шайка, о которой я говорю, похоже, сочетала лучшее (или худшее) из обоих миров. Но одна из участниц шайки была поймана во время магазинной кражи и доставлена в участок, где сказала сержанту, отвечающему за содержание под стражей, что она наркоманка, но не сказала, что приняла чрезмерную дозу стимулирующего препарата, иногда даваемого душевнобольным (к которым она не относилась) для противодействия побочным эффектам других лекарств. Для злоупотребляющих этим препаратом существует отдельная рыночная ниша.
Пойманная магазинная воровка поначалу была агрессивной и грубой по отношению к полиции, и сержант, человек с безупречным послужным списком, как и следовало, вызвал полицейского врача, чтобы тот ее осмотрел. Но к моменту прибытия врача она уже успокоилась, и медик не нашел в ее состоянии ничего аномального. Заполнив обвинительное заключение, сержант решил отпустить ее.
Закон не обязывал этого сержанта сделать что-либо еще помимо вывода ее за пределы полицейского участка, но при ней не нашлось денег, и он приказал двум своим подчиненным отвезти ее на полицейской машине к границе района, за который отвечал его участок: это было примерно на полпути к ее дому. Он думал, что остаток пути она может пройти пешком или же остановит попутную машину. Свежий воздух пойдет ей на пользу.
Двое подчиненных выполнили его распоряжение. Граница района пролегала по сельской местности. Там они ее и высадили.
Сержант, отвечавший за содержание под стражей, думал, что тем самым оказывает ей услугу, однако на самом деле он, по сути, подписал ей смертный приговор. Никто из них не знал, что она пребывает в состоянии тихой спутанности сознания — из-за передозировки. Она не стала дальше идти по дороге, на которой ее высадили два констебля. Вместо этого она забрела в поля, через которые шла эта дорога. Там она и умерла от «воздействия окружающей среды». Ее тело обнаружили лишь через несколько месяцев.
Как показал анализ, она приняла большое количество таблеток, но было уже невозможно с уверенностью определить, в какое время она их употребила. Полицейским предъявили обвинение.
Я выступил с показаниями. Пожалуй, можно без ложной скромности сказать, что к концу моего выступления обвинение развалилось. Из-за разнообразия реакций на эти таблетки и переменчивости поведения наркоманов (переходов от агрессивности к льстивости, от льстивости к мрачности — и обратно) трудно оценить состояние их сознания, а ее поведение в момент освобождения из участка никак не показывало, что ее сознание было спутанным. Тот факт, что сержант вызвал врача и этот врач не нашел в ее состоянии ничего неподобающего, означал, что сержант не вел себя по отношению к ней пренебрежительно — «лишь бы отделаться».
