—Не посмотрите Смита на «трешке»? Он становится немного болтливым.
«Трешкой» называли третий этаж.
Я внял его просьбе. Придя на «трешку», я увидел арестанта, находившегося в большом возбуждении — без всяких видимых причин. Он не мог сохранять неподвижность даже самое небольшое время, он говорил торопливо, будто строчил из пулемета, однако то, что он говорил, было совершенно осмысленно, пусть и по большей части избыточно (как и 90% человеческой речи в целом). Я заметил, что он дрожит мелкой дрожью, а кроме того, выяснилось, что за последнее время он сильно похудел. Я предположил, что у него, возможно, тиреотоксикоз (заболевание, возникающее из-за чрезмерной активности щитовидной железы). У него взяли кровь на анализ, и я отослал эти пробы в лабораторию. Сотрудникам тюрьмы я сказал, что ему не надо предъявлять обвинение в нарушении дисциплины, хотя он неоднократно оказывал неповиновение тюремным служащим.
Поставленный мною диагноз подтвердился, и я вернулся к узнику, торжествуя. Однако мое сообщение не произвело на него впечатления. Я сказал, что ему нужно лечение, но он возразил: «Не собираюсь я ничего такого принимать». Я предупредил об опасности отказа от лечения, но он упорствовал. «Да я себя отлично чувствую»,— заявил он. Я умолял, я предлагал отправить его в больницу, если уж он мне не верит. Но он упрямо отказывался. «Не стану я пить никакие эти чертовы таблетки»,— твердил он. Я еще несколько дней ежедневно являлся к нему, чтобы узнать, не передумал ли он. Однако это, видимо, лишь показало ему, что он имеет право отказаться от лечения. Я потерпел поражение: «Погибели предшествует гордость, и падению — надменность»
[64].
Потом арестанта перевели в другую тюрьму, и я потерял его из виду. Тиреотоксикоз иногда спонтанно переходит в стадию ремиссии: если так случилось и с ним, то он, вероятно, счел, что оказался прав, и вспоминал обо мне как о некомпетентном типе, пытавшемся навязать ему лечение, в котором на самом деле не было необходимости. Я надеялся (конечно, это было нехорошо с моей стороны), что в его случае ремиссии все-таки не произойдет: мне хотелось, чтобы оказался прав я, к тому же я полагал, что она не пойдет на пользу его характеру.
Все карьеры когда-нибудь должны завершиться. Я понимал, что усиливающийся административный контроль лишит мою работу в качестве тюремного врача присущих ей радостей — и что разумнее уйти, покуда во мне не накопилось раздражение.
Тюрьма во многих отношениях улучшилась со времени моего прихода (нет, я вовсе не утверждаю, что участвовал в улучшении), и некоторые из ее наиболее абсурдных церемоний ушли в прошлое: к примеру, требование, чтобы я ежедневно ставил свою подпись под кухонным меню. Что я таким образом удостоверял? Что рацион узников — здоровый (каковым он не являлся, хотя кормили обильно)? Что в еде не содержатся яды? Что пишу готовят, соблюдая гигиену? Никто так и не объяснил мне, зачем тут моя подпись, но я все равно ее ставил.
Но по мере того, как число людей, занятых в сфере медицинских услуг, особенно в администрации, увеличивалось, качество услуг, как мне казалось, ухудшалось. Чем больше становилось докторов, тем труднее было заключенным с ними увидеться.
После того как закончилась моя служба в тюрьме, мне не раз направляли на рассмотрение всякого рода дела, где арестанты погибали из-за халатности тех, кто должен о них заботиться,— притом что теперь их окружал гигантский аппарат попечения. К тому времени уже не могло быть и речи о том, чтобы врач осмотрел заключенного ночью; в некоторых случаях, которые привлекли мое внимание, эта перемена обернулась катастрофой.
Как-то под вечер меня попросили осмотреть заключенного, который пожаловался на внезапный приступ острой головной боли. Он был не из тех, кто жалуется (впрочем, частые необоснованные жалобы еще не означают, что здоровье не разрушается серьезным заболеванием; скорее наоборот). Это был вежливый молодой человек. Он поведал мне, что головная боль у него началась с ощущения, что его словно бы стукнули по затылку. Это был классический случай, и при обследовании я обнаружил недвусмысленные признаки того, что у него произошло так называемое субарахноидальное кровоизлияние. Я тут же отправил его в больницу.
Младший врач, осматривавший его там, отмахнулся от моего диагноза и послал больного обратно в тюрьму, выписав ему анальгетик, который можно получить без рецепта. Меня это, мягко говоря, не удовлетворило. Я снова обследовал арестанта и отправил его назад в больницу, потребовав, чтобы его осмотрел дежурный нейрохирург. Тот диагностировал субарахноидальное кровоизлияние и провел операцию, которая, вполне возможно, спасла жизнь этому молодому человеку.
Через три недели наш старший медицинский работник вызвал меня к себе в кабинет, чтобы показать письмо, пришедшее на его имя от этого юноши. Тот благодарил нашего СМР за профессионализм его сотрудников, который, по его словам, спас ему жизнь. Автор письма обещал нашему СМР, что после освобождения он никогда не вернется в тюрьму. Он едва избежал смерти, и это заставило его переосмыслить собственную жизнь.
Моя мать говаривала, что общение с заключенными сделало меня циником. Однако во мне все-таки не хватало цинизма, чтобы я не поверил написанному в этом письме: молодой человек явно не хотел возвращаться в тюрьму. Может быть, он и правда никогда не вернулся за решетку: я не знаю наверняка, но готов поставить на это кругленькую сумму. Смерть иногда придает смысл той жизни, которая прежде была его лишена. Порой мне кажется, что на том свете меня будут раз в миллион лет на денек выпускать из ада — в награду за то, что я помог этому молодому человеку искупить грехи.
Если рассмотреть эти два дела вместе, они могут пролить свет на ситуацию во всем обществе — подобно тому, как вспышки молнии озаряют пейзаж темной ночью. И ведь не то чтобы первое (дело Чеда Эванса, 2016 год) говорило нам что-то совсем уж новое о британском обществе. Валлиец Чед (Чедвин) Эванс был профессиональным футболистом. Он не принадлежал к спортивной элите, однако к 23 годам все-таки уже зарабатывал больше миллиона фунтов в год. В 2011 году Чед решил провести выходные в своем родном городке Рил — приморском курортном местечке на северном побережье Уэльса. Его сопровождал друг и ровесник — футболист Клейтон Макдональд, с которым Чед познакомился в предыдущие годы своей спортивной карьеры. С ними были еще несколько друзей Эванса, а также его сводный брат. Они отправились в клуб Zu Ваг — подходящее название, если учесть то, чем некоторые из них собирались заняться
[66]. Приятели ушли оттуда около половины третьего ночи, но после этого разделились. Эванс заранее забронировал для Макдональда номер в одной из местных гостиниц, и тот позже отправил ему сообщение, поведав, что привел туда девушку.
