Андреа знала, что Рики склонна к таким приступам ярости. Но она не знала, что произошло дальше. На момент нападения Эмили весила 152 фунта. Рики никак не могла поднять ее сама.
Она спросила:
–Ваш брат помог вам убрать ее тело с аллеи?
Рики покачала головой, но ответила:
–Поэтому он и уехал. Он до смерти боялся, что кто-то его видел или… что его арестуют, и он знал, что не сможет… что ему придется сказать правду о…
Андреа слушала, но голос Рики снова перешел в рыдания.
–Зачем вы сняли с нее платье?
–Блейк сказал, что это может быть уликой или… Я не знаю. Я делала, что он сказал. Мы сожгли все это за домом,– Рики шмыгнула носом.– Он всегда был хорош в таких вещах: видеть все с разных углов, замечать то, что другие люди упускают из вида.
Андреа не могла не согласиться. Ему удалось замести след Рики на сорок лет.
–Мне жаль,– прошептала Рики.– Мне так чертовски жаль.
Плечи Рики снова затряслись, когда она зарыдала. Эта женщина еще не плакала так горько, как в этот раз, потому что она плакала по себе. Сейчас она готова была согласиться на что угодно, но Андреа не знала, надолго ли она останется в этом состоянии покорности. Андреа твердо положила руку на плечо Рики. Она уже собиралась вывести ее на улицу, когда заметила брызги темной жидкости на тарелке в раковине.
Сначала Андреа подумала, что это средство для мытья посуды, но потом увидела не до конца растворившиеся таблетки, яркие на фоне черного, словно созвездия.
Рики снова закашлялась. Желчь изо рта текла ей на футболку. Глаза начали закатываться. Она едва стояла на ногах.
Голова Андреа резко повернулась к красным баночкам с таблетками на полке.
Валиум. Обезболивающие.
Все три баночки были пусты.
Бульканье в горле Рики жутко напомнило звук, который издал Нардо в дайнере. Она начала падать. Андреа обхватила ее за талию. Но вместо того, чтобы положить ее на пол, Андреа схватила в правую руку сжатый кулак левой и сильно ударила Рики в живот.
–Нет…– Рики нависла над раковиной. Размягченные таблетки и непереваренные куски пищи заляпали тарелки.– Пожалуйста…
Андреа ударила еще раз, направив кулак снизу вверх. И еще раз. И еще, пока Рики не изрыгнула на пол струю рвоты. Оранжевые и желтые таблетки образовали на линолеуме тошнотворную радугу. Андреа вложила всю свою силу в последний яростный удар.
Рики стошнило так сильно, что по ее телу пошли судороги. Ее рвало, и ее тело билось в конвульсиях, пока в желудке ничего не осталось. Теперь она могла только плакать, и она завыла, как потерявшийся ребенок.
–Почему?– отчаянно закричала она.– Почему ты не позволила мне уйти?
–Потому что,– сказала Андреа,– вы этого не заслужили.
11.Один месяц спустя
Андреа сидела у подножия лестницы в своем многоквартирном доме в Балтиморе. Она прижимала к уху телефон, а Байбл описывал ей похоронную службу судьи Эстер Вон. Рак забрал ее быстрее, чем все ожидали. Или эта женщина просто знала, когда нужно уйти. Она зачитала полный текст заявления перед прокурорами. Записала свою последнюю волю. Потом вернулась в свой дом в Балтиморе, пообедала с Джудит и Гвиневрой, легла вздремнуть и больше не проснулась.
–Людей было не очень много, учитывая все преступления судьи,– сказал Байбл.– Но друзья Джудит из художественного колледжа пришли всей толпой. Боже, эти ребята умеют пить.
Андреа улыбнулась. Алкоголь на самом деле был единственной веской причиной, чтобы идти учиться в художественную школу.
Она спросила:
–Она говорила о том, что случилось с Нардо и Рики?
–Ну, Джудит – практичная женщина,– сказал Байбл.– Для нее не стало сюрпризом, что ее отец был плохим человеком. Что касается Рики – знаешь, я понятия не имею. Джудит рада, что старушенция во всем призналась и проведет в тюрьме остаток жизни. И, думаю, это подарило Эстер какое-то успокоение, когда она наконец узнала, что произошло. А если Эстер была счастлива, то, как правило, и Джудит была счастлива.
Андреа подумала, что это очень похоже на Джудит. Несмотря на свое непреклонное, невозмутимое и даже незаконное поведение, Эстер всегда любила Джудит. В глубине души она была всего лишь потерянной женщиной, у которой убили дочь и которую избивал собственный муж.
–Эх, напарник, видела бы ты, какую они накрыли поляну. Ты когда-нибудь пробовала заварной пудинг? Судья его просто обожала.
Андреа знала о нем только из самой ужасной песни на свете, которая намертво заседала в голове.
–А почему он заварной?
–Да бог знает. Наверное, его так назвал какой-то фермер-янки, который любил пудинги. Но я так тебе скажу, я стрескал столько этого пудинга, что мне придется отказаться от мучного до конца месяца. Ты знаешь, как говорят…
–Худые маршалы любят своих жен,– закончила за него Андреа.– Что это, черт возьми, значит?
Байбл засмеялся.
–Ты же знаешь, что нам надо сдавать тесты на физическое состояние раз в год. Раньше тебя могли уволить, если ты набрал лишнего. Сейчас так не делают, потому что это дискриминация, зато, если ты сдал тест, тебе дают две недели отдыха, чтобы ты провел их со своей прекрасной женой. Ну, или мужем.
Мотивация показалась ей знакомой. Гордон сделал целую презентацию в «ПауэрПойнте», чтобы обратить внимание Андреа на особенно важные моменты из памятки отдела кадров СМ США. Единственной реакцией Андреа была шутка о том, что последнюю выплату в счет студенческого долга банк вычтет из ее похоронной страховки.
–Эй, напарник,– обратился к ней Байбл.– Все путем?
–Все путем,– сказала Андреа, хотя все станет путем, когда дело Векслера закроют и психопат окажется за решеткой.
Они не смогли доказать, что он сделал что-то с Эмили Вон. К счастью, правительство США очень серьезно относится к налоговым махинациям, уклонению от налогов, банковским махинациям и другим финансовым преступлениям. Лучшее, чего мог добиться для себя Векслер,– это двадцать пять лет в федеральной тюрьме. Ему было шестьдесят пять. Даже если его отпустят досрочно за хорошее поведение, ему будет за восемьдесят, когда он выйдет на свободу.
Андреа была рада узнать, что у него не будет таких комфортных условий, как, например, у Клэйтона Морроу. Векслер будет сидеть в ФИС Берлин в Нью-Гэмпшире, тюрьме средней степени строгости; общая камера и федеральная проблема с переполненностью тюрем делали ситуацию еще более опасной. Векслер будет ходить в арестантской форме, драить полы, чистить туалеты, есть полуфабрикаты, вставать в шесть утра и ложиться в 19:30. Всю его почту будут проверять. Все звонки – записывать. Посещения будут строго ограничены. Ему ничего не будет принадлежать, даже собственное время.
И все же этого было недостаточно.
