–Я по-прежнему думаю, что мы должны спать по очереди. Наши запасы невелики, но поменяться пару раз хватит,– предложила Валка, повернувшись ко мне.
–Что ж…– ответил я, пользуясь старой схоластической методикой успокоения дыхания.– Готовься потихоньку.
–Можем еще денек подождать.– Валка не спешила раздеваться.
–Ты уже не первую неделю так рассуждаешь.– Я опустил голову, скрестил руки и уставился на гладкий пол между своими ногами и острыми носками Валкиных сапог.– Пора.
–Ладно,– фыркнула она и кивнула.
Я понял это, даже не глядя. Приподняв голову, я увидел, как она смотрит в потолок, на передвижную лампу, приближающуюся к верхней точке сводчатого потолка. Мы были на верхней палубе «Ашкелона», и на меня давил груз пустоты и размытых звезд снаружи. Валка не шевелилась, и по ее позе я почувствовал пустую боль женщины, борющейся со слезами.
–Никак не могу отделаться от мысли, что проснусь, а тебя рядом не будет,– произнесла она наконец и всхлипнула, зажмурив глаза.
Я подошел к ней, прижал к себе, стиснув зубы, когда заныло плечо.
–Никуда я отсюда не денусь.
Ее руки осторожно, недоверчиво обняли меня.
–Пообещай,– прошептала она мне в шею.– Пообещай, что разбудишь меня, когда понадобится.
–«Если» понадобится.
–Нет. Как я сказала.
–Хорошо.
Я отпустил ее и отступил, постаравшись предельно искренне улыбнуться. Я знал, что не послушаюсь. Как Валка и говорила, наши запасы крионической суспензии были крайне малы. Корво не пополнила их перед отлетом на Падмурак. На это не было причин, ведь «Ашкелон» должен был стоять на «Тамерлане» и подвергаться лишь плановому техническому осмотру.
Валка хрипло вздохнула и, стиснув зубы, стянула через голову рубашку. Под рубашкой ничего не было, и я невольно вспомнил, как впервые раздевался для фуги на «Эвринасире» Деметри. Как холодно мне тогда было и какой безжалостной оказалась Вселенная! С нашего бегства с Эуэ прошло шесть лет. Впереди оставалось еще двадцать два года.
–Я заберу твою одежду,– сказал я, когда Валка оперлась на пульт, чтобы стянуть сапоги.
Ничего не ответив, она бросила их на пол рядом с полосатой рубашкой.
Вскоре на ней ничего не осталось. Ничего, кроме потертого кулона-полумесяца на серебряной цепочке. Черные узоры клановой татуировки-сайлаш как будто поглощали свет и отчетливо выделялись на коже, фрактальными линиями спускаясь от руки на бок и пухлое бедро. В ярком освещении кубикулы Валка казалась маленькой – впрочем, наверное, как и все мы, оказываясь в той же ситуации. Левой рукой она сняла медальон и протянула мне, держа за цепочку.
–Не потеряй,– сказала она, опуская его мне на ладонь.
Мне вдруг стало крайне стыдно. Моя собственная филактерия, содержащая образцы клеток Валки, осталась забыта в поместье Маддало. Я крепко взял металлический кулон пальцами и осторожно убрал в карман туники.
–Сохраню в целости,– вымучил я улыбку.– И тебя тоже.
Спрятав руки за спину, Валка подошла ко мне, приподнялась на носки и чмокнула в щеку.
–Я серьезно,– сказала она.– Разбуди меня вовремя.– Она отошла и прищурилась.– Хватит тебе изображать героя.
–Изображать больше не буду,– ответил я на полном серьезе.
Тогда она поцеловала меня по-настоящему, после чего шагнула в ясли. Я наблюдал за ней, а потом подошел, чтобы помочь подсоединить трубки для перекачивания крови и застегнуть крепления. Червь Урбейна не должен был побеспокоить ее в глубоком ледяном сне, и хотя бы это меня утешало. Кажется, мы обменялись еще парой слов, сказали друг другу какую-то банальщину, которую люди произносят по миллиону раз на дню. Закончив приготовления, я нажал на пульте кнопку опускания крышки. Металл и стекло сомкнулись, как лепестки бутона, и я запустил процесс заморозки.
Валка уснула прежде, чем крионическая жидкость заполнила резервуар.
И я снова остался один.
«Разбуди меня, когда понадобится».
В итоге я ее так и не разбудил. Ни через пять лет, ни через десять, ни через двадцать, хотя и скучал по ней с самого первого дня. Сбежав из царств смерти, я вернулся в великую империю тишины и прожил в ней все эти годы. Рутинная работа поправила мой рассудок – на первых порах. Затем одиночество вновь свело меня с ума. Человек не приспособлен для жизни в одиночестве, и день за днем я ходил в темную холодную кубикулу, чтобы просто посмотреть сквозь стекло на спящее лицо Валки, как принц из древней сказки про мертвую принцессу.
Она и в самом деле выглядела умиротворенно, словно мертвая. Она столько прошла, столько испытала.
Ради меня.
Не в первый и не в последний раз я занялся ведением мемуаров. Не имея под рукой пера и пергамента, я писал целые тома на наручном терминале вперемешку с заметками на другие темы. Я написал о Паллино, Корво и других погибших, о пытках в Дхаран-Туне. За письмом я забывал о безумии и печали, ведь слова – удивительная вещь, вмещающая в себя чувства и таким образом низводящая тревоги и страсти, способные нас погубить, до состояния обыденных явлений, с которыми мы можем справиться.
Грусть. Скорбь. Страх. Боль.
Я называл их поименно.
За долгие годы в тишине корабля я восстановил душевный баланс. Не исцелился, не стал прежним, но со временем отошел от состояния сна или комы и вновь начал жить и общаться с самим собой. Также я вновь занялся укреплением тела, насколько позволяли ранения и травмы. Я надеялся, что по возвращении в цивилизованный мир смогу получить врачебную помощь и вылечиться. Получить новые пальцы, как Паллино когда-то получил новый глаз. Удивительное дело – я надеялся. И с надеждой считал дни до выхода из варпа.
До пробуждения Валки.
Глава 48. На дальних берегах
Первое дуновение ветра принесло в открытый люк «Ашкелона» запах солнца и соли с соседнего моря. Выйдя на трап, мы с Валкой заморгали, и, признаюсь, я прослезился. Почти все двадцать восемь лет путешествия я провел на «Ашкелоне» один, присматривая за яслями Валки и овощами в криопоническом отсеке. Валка проснулась уже почти год назад, и ее присутствие придало мне сил и вновь заставило почувствовать себя человеком, но я все равно не сдержал слез, покинув замкнутое пространство корабля и почувствовав силу притяжения настоящей земли.
Колхида.
Спустившись с трапа, я едва не упал на колени и не вцепился пальцами в песчаную землю. Душевный порыв опьянил меня; я расчувствовался, как приговоренный к казни, когда впервые за долгое время он видит солнце на пути к эшафоту. Я крутил головой, наслаждаясь сине-зеленым пейзажем, водой, которой мировая чаша была наполнена до самого горизонта. Светлое небо сияло; в солнечных лучах мерцал оранжевый глаз газового гиганта Атласа, а крики земных чаек вдалеке уводили мою душу в детство, на пляж под акрополем. Я рассмеялся и, бросив Валку, сбежал по склону к берегу. Во мне снова проснулась жизнь.
