–Это ты тоже говорил.
–Это по-прежнему верно,– сухо ответил Гибсон.– Алистер не всегда был таким, каким ты его помнишь. На него повлияла смерть его отца. Оринское восстание. Твоя мать. В первую очередь – его служба.
В голосе Гибсона прозвучала столь редкая грусть, на которую не среагировали его схоластические приемчики. Я задумался, каким отец был в молодости и печалился ли Гибсон о том, что он перестал быть таким.
–Он многое вытерпел,– сказал Гибсон.– Пожалей его и смилостивься. Над ним и над собой.
Мы оба замолчали. Говорил только ветер. Полы шинели путались в ногах. Я подошел к деревьям, взглянул на бухту и белые ромбы старых жилых модулей, стоящих вдоль берега словно надгробия.
–Гибсон, я привел стольких людей на смерть.
–Гвах!– Я услышал, как Гибсон стукнул по земле тростью.– Ты, что ли, Сириани Дораяика?
Я повернулся к Гибсону. Старик упер трость между ног и сложил руки на латунном набалдашнике.
–Ты их не убивал,– сказал он.
–Все равно что убил.
Гибсон отмел мои доводы очередным стуком трости.
–Слишком много на себя берешь,– заявил он, когда снова установилась тишина.– Еще скажи, что Вселенная держится на твоих плечах.
–Именно этого от меня и требуют!– парировал я, думая о Тихом.– Иначе почему я все это вижу? Почему способен на невероятные вещи?
Схоласт стиснул зубы и уставился куда-то на заросшую сорняками землю между нами.
–Адриан, ты не думал, что терзаешься не из-за того, что остался в живых, когда другие погибли? А из-за того, что прохлаждаешься здесь?
Я хотел возразить, но не нашел слов. В памяти всплыло мое последнее обращение к Лориану: «Отомсти за нас». «Отомсти за нас». Я выжил, и теперь это обязательство лежало на мне. Какое у меня было право спокойно отдыхать на Фессе и бездействовать? Упиваться собственной болью и страданиями, когда вокруг творится такая несправедливость?
Никакого.
–Я трус?– спросил я, вторя принцу Гамлету.
–Нет,– только и ответил Гибсон.
Паруса рыбацких яликов белели над морем как будто в доказательство, что Вселенная, несмотря ни на что, продолжала свое существование. Я наблюдал за ними, не зная, что еще сказать. Воздух был соленым на вкус, как слезы, но пение чаек воодушевляло меня. Как сьельсины могли верить, что все сущее ложно?
«Краса есть Правда»
[15],– писал Китс, а мир был, безусловно, прекрасен.
–Только прошлое неизменно,– сказал Гибсон.– Адриан, ты жив. Этот остров – не твоя могила.
Я кивнул, не сводя глаз с лодок, птиц и рыб, и снова пощупал языком новый зуб.
–Конец еще не настал.
«Конец еще не настал».
–Ты прав,– согласился я.– Но мне бы хотелось, чтобы было попроще.
–Мне тоже,– ответил Гибсон,– как и всем людям. У каждого свои тяготы. Все мы Сизифы, толкающие камни в гору.– Старик неловко поднялся и застонал, я поспешил к нему на помощь.
–Один из нас рано или поздно доберется до вершины.– Опершись на трость, Гибсон подхватил меня под руку.– Я желал тебе другой жизни, мой мальчик.
–Я тоже,– усмехнулся я.
Но во взгляде Гибсона вдруг промелькнула ясность, которой я давно не видел.
–Я надеялся, что ты избежишь порки,– сказал он, и я почувствовал его пальцы на шрамах, покрывавших мое плечо.– Прости.
–Ты не виноват,– ответил я, подумав о шрамах, что покрывали и мою, и его спину. Доказательства невзгод, что нам пришлось пережить.
Серые глаза схоласта посмотрели на меня еще яснее, и я сообразил, к чему все это было.
–Попался,– с болезненной улыбкой произнес старик.
Кривясь, мы с Гибсоном поковыляли вниз по склону, минуя курганы, под которыми лежали Сиран и ее потомки. По дороге мы прошли мимо утеса над бухтой, где мы с Валкой целовались в день нашего первого приезда на Фессу.
Гибсон указал на него тростью:
–Пока мы готовили медику, я каждый день встречал там рассвет. А Сиран рассказывала мне о тебе.
–Вот как?
–Говорила, что ей хотелось уехать с тобой.– Гибсон остановился и посмотрел мне в глаза.– Что должна была уехать.
–Я рад, что она осталась здесь,– сказал я и отвернулся.
–Адриан, я тобой горжусь.– Старый схоласт перестал так сильно опираться на трость.– Горжусь человеком, которым ты стал.
–Да уж, человек что надо,– ответил я с насмешкой.
–Что надо,– сказал Гибсон.– Не буду делать вид, что понимаю, что с тобой творится и какие дела у тебя с Тихим и сьельсинами, но я точно знаю, что Сиран тоже тобой гордилась. Твои друзья любили тебя, как и я, как и Валка. Поэтому они тебя спасли. А любовь, знаешь ли, великая сила! За нее стоит сражаться, даже когда потерял всех, кого любишь.
–Гибсон считает, что нам надо лететь,– сказал я, принимая от Валки бокал вина, и сделал машинальный глоток.
Вина, что готовили островитяне, были для меня чересчур сладкими, приторными и недостаточно утонченными. Цвет у них был не белый, а почти зеленый. Но вино есть вино, и я не хотел обижать Имру жалобами.
Гибсон сидел внизу у костра, окруженный детьми; латунный набалдашник его трости блестел в оранжевом сиянии. С крыльца я едва слышал, как он декламирует низким хриплым голосом:
Выслушать слово мое приглашаю вас, люди Итаки.
Прежде, однако, дабы женихов образумить, скажу я
Им, что беда неизбежная мчится на них, что недолго
Будет в разлуке с семейством своим Одиссей, что уже он
Где-нибудь близко таится, и смерть и погибель готовя…
[16]Валка как будто не обратила внимания на мои слова.
–Что он сегодня читает?– кивнула она в направлении Гибсона и поудобнее устроилась на низкой тахте рядом со мной.
Ночами становилось все холоднее, но она была теплой, а веранда дома Имры обогревалась с помощью высокой серебристой колонки. Я предполагал, что раньше здесь жила Сиран и что они с ее рыбаком несколько сот лет назад так же сидели на том же месте, где мы с Валкой.
–«Одиссея» Гомера,– ответил я, прижимаясь к Валке и обнимая ее.– Дает детям классическое образование.– Я невольно улыбнулся.– Он и мне это в детстве читал. Заставлял учить наизусть.
–Это многое объясняет,– заметила Валка и глотнула вина.
Я в шутку шлепнул ее, и она рассмеялась:
–Но я эту книгу не знаю.
Перед ответом я еще немного послушал Гибсона.
