Мне было все равно.
–Понимаю,– ответил я, крепко сжав руку Валки.– Время пришло.
Валка и Гино ушли на поиски сканера. Я проводил взглядом рыбацкий ялик, скрывшийся в направлении Рахи, и сел на деревянный стул рядом с постелью человека, благодаря которому стал таким, какой я есть. Силы покинули пальцы Гибсона, и руки были едва теплыми, как затухающие угольки костра.
–Я так и не попросил прощения,– произнес я в пустоту, думая, что Гибсон все равно меня не слышит.– Я не хотел, чтобы ты понес наказание из-за меня. Удивительно, но когда я сбежал из дому, то не собирался возвращаться. Не хотел больше никогда видеть отца и Криспина. Никого. Я был твердо уверен, что не пойду по стопам героев древних легенд, которые непременно возвращались домой. Моя история должна была стать иной.– Я посмотрел на белый пластиковый потолок, но не увидел его. Вместо этого мне открылись небеса, черные, угрожающие, словно предостерегающие об опасности, исходящей из бдительной Тьмы.– Я думал, что все сделаю по-другому и смогу добиться мира.– Я потер обрубки пальцев, вспомнив клыки Сириани. В тишине комнаты я вновь как наяву услышал крики людей и леденящий душу хохот пирующих Бледных в зеленых тенях Актеруму.– Я ошибся.
Мир был недостижим. Ни со сьельсинами, ни с их темными богами.
–И насчет возвращения домой я тоже ошибался,– срывающимся голосом добавил я.
Гибсон по-прежнему не шевелился, лишь грудь его тихо вздымалась под белой простыней. За окном не было слышно ни волн, ни чаек.
–Уже дважды я думал, что больше тебя не увижу,– сказал я.– Но ты всегда оказывался рядом. Даже теперь, после всего, что было.
Я окинул взглядом спартанское убранство комнаты, белую мебель среди белых стен. За последние годы это место стало выглядеть немного уютнее. На окнах висели занавески с традиционным для здешних мест угловатым красным орнаментом. Стул, на котором я сидел, был вытесан в Рахе, как и столик в углу. Напольный ковер был сплетен из того же материала, что и занавески, и был украшен таким же геометрическим узором.
–Ума не приложу, как тебе это удается,– сказал я.
Были планеты, которые находились от Делоса гораздо дальше, чем Колхида. Я прибыл сюда из еще более дальнего уголка вселенной. С того знаменательного дня у позорного столба перед крепостью Обители Дьявола прошло столько времени и нас разбросало так далеко друг от друга, что даже единственная встреча, не говоря уже о повторной, была настоящим чудом.
–Похоже, я все-таки вернулся домой,– произнес я, по-прежнему уверенный, что Гибсон меня не слышит.– Спасибо тебе, Гибсон. Если ты меня слышишь, спасибо тебе.
Валка долго не возвращалась, и небо успело потемнеть. Время от времени Гибсон вздрагивал. Пару раз его губы шевельнулись, но я не услышал ни звука. Путь морем до Рахи занимал полтора часа в одну сторону. Нужно было еще найти сканер, позвонить в Эгриси и вернуться. На все про все часа четыре, не меньше. Больше, если придется объясняться с Имрой, еще дольше – если докладывать о случившемся органам власти.
Казалось абсурдным, что во вселенной, где сообщения с помощью квантового телеграфа за мгновения преодолевали расстояния во множество световых лет, коммуникация могла быть такой долгой. Но на Фессе не было средств связи с анемичной инфосферой Колхиды. Валка могла бы воспользоваться своими имплантатами, но непременно привлекла бы внимание Капеллы, а визит инквизитора и его копание в тавросианских имплантатах Валки было последним, чего нам хотелось. Лучше воспользоваться официальными каналами.
–Прости…– тонкий, слабый голос Гибсона вырвал меня из дум.– Мне так жаль…
Меня передернуло. Наступила ночь, а Валки все не было. На горизонте не виднелось ни огонька, ни паруса, ни силуэта космического корабля – лишь тусклое сияние Атласа пронизывало ночной воздух. Гибсон пошевелился во сне и перекатился на бок лицом ко мне, его белые волосы растрепались.
–Гибсон?– Я наклонился и тронул его за плечо.
–Прости меня,– повторил он неразборчиво, с запинками.
Я с ужасом сообразил, что он плачет. Я никогда не видел, чтобы Гибсон плакал. Он был схоластом, а схоласты не плачут.
–Ливий, я был не прав.
–Кто такой Ливий?– спросил я, не отпуская плеча старика.
–Адриан?– Гибсон неуклюже повернул голову, пытаясь разглядеть меня.
–Да, Гибсон, это я.
Я опустил руку и взял его ладонь. Тонкие пальцы Гибсона не сомкнулись. Опасения Валки насчет инсульта, кажется, подтверждались. Куда она запропастилась? Почему до сих пор не вернулась?
–Валка отправилась за врачом. Помощь скоро придет.
Старик попытался помотать головой. Его подбородок задрожал.
–Поздно,– сказал он.– Поздно.
–Нет,– возразил я, зажмурившись.– Не говори так.
Мы как будто застыли. Не знаю, почему замолчал Гибсон, но сам я не мог ничего выговорить из-за мрачных стонов моей души. На язык приходили лишь слова «нет» и «пожалуйста». Через миг я получил ответ. Серые глаза Гибсона закрылись.
За ночь он приходил в себя еще дважды. Валка так и не вернулась. Без наручного терминала я не мог связаться с ней; оставалось только ждать. Возможно, Гино отказался плыть ночью и им пришлось дожидаться утра, чтобы встретить флаер врача из Эгриси и вернуться. Так я успокаивал себя. Я не мог ничего поделать – никто не мог. Гибсон был палатином, старейшим известным мне человеком, не считая Кхарна Сагары. А палатинов конец настигал быстро.
Я пробовал устроить его поудобнее, поправлял подушки, приподнимал, чтобы он мог видеть в окне волны и мир во всей его славе. Рыжее сияние Атласа оставляло огненные следы на винно-черном море, а в небе сияли звезды-недотроги.
На земле дрожал и стонал старик.
–Ливий…– снова повторил Гибсон, выплывая, словно кит, из океана сна.– Передай Ливию, что я был не прав.
–Кто такой Ливий?– еще раз спросил я; за девять лет, что мы прожили на острове, я спрашивал Гибсона об этом уже не один десяток раз.
«Брат-схоласт,– неизменно отвечал Гибсон.– Старый друг».
–Черт побери!– вдруг выругался Гибсон со злобой, какой я никогда за ним не замечал.
Удивившись, я выскочил из-за столика, у которого задремал, и подбежал к его постели.
–Куда он подевался?– спросил старик.
–Кто?– Сев рядом, я снова взял его за руку.
Гибсон, очевидно, не слышал меня.
–Он должен быть здесь!– Его речь по-прежнему была расплывчатой и неразборчивой, а невидящий взгляд скользил по моему лицу. Один зрачок был шире другого, напомнив мне о Валке, когда ее нейронное кружево прогрыз червь, подсаженный Урбейном. Мне пришлось зажмуриться.– Он меня сюда послал!
От былого схоластического спокойствия не осталось и следа. Инсульт – если это был инсульт – сломал многовековую выдержку Гибсона. Он стал как никогда далек от апатии. Свободная рука старика схватила меня с неожиданной твердостью.
