Музыка нарастала, наполняя зал переливами увертюры «Земля в огне» Адемара Джалло.
Я сосчитал танцовщиц.
Их было пятьдесят две.
Глядя, как они порхают и растягиваются по усыпанному звездами стеклу, я думал о том, знал ли Адемар о древней символике, или связь между мерикани и числом пятьдесят два была забыта еще в его стародавние времена. Но мне этот язык аллегорий был известен по обнаруженным архивам императора Гавриила Второго, скрытым под великой библиотекой Нов-Белгаэр на Колхиде. Революция Джулиана Фелсенбурга породила пятьдесят двух дочерей, пятьдесят два искусственных интеллекта, созданные его главным изобретением: женщиной-системой Колумбия, которая правила Старой Землей на закате Золотого века. Танец был вдвойне символичен: всех дочерей играли лотрианские девушки, как две капли воды похожие друг на дружку: стройные, осанистые, с забранными в пучки черными волосами.
Из нашей ложи не было видно другую публику; мы – я, Валка, лорд Аргирис и еще пара человек из консульства – вели себя тихо, лишь изредка перешептываясь. Наши хозяева сидели вокруг и, как подобает по этикету, молчали. Девятый председатель за весь вечер не произнес ни слова, предоставив право ухаживать за нами галантному Семнадцатому.
–Делегат доволен?– наклонившись ко мне, шепотом спросил тот.
Я не знал, внесли ли в лотрианский протокол некие правила, позволившие ему изъясняться более свободно, или для него закон был писан с оговорками. Весьма свободное обхождение Семнадцатого председателя могло объяснять невозмутимое молчание Девятого, с почти религиозной истовостью отстаивавшего лотрианские понятия прогресса.
–Они великолепны!– ответила за меня Валка.
–Впечатляющее зрелище,– добавил я, наблюдая, как пятьдесят две дочери кремния, каждая в своем круге света, соблазняют партнеров-мужчин в красных трико и золотых коронах.
Танцоры играли великих владык человечества, правивших внеземными колониями до своего краха.
–Должно быть, они обучаются с детства?– спросил я.
–Все, кто успешен в своем деле, демонстрируют достижения народу,– согласился Семнадцатый председатель, перейдя на неуклюжий формальный лотрианский – возможно, под молчаливым давлением Девятого, который сидел через пять кресел от него.– Успехи каждого идут на службу народу. Каждый посвящает этому всю жизнь.
Его ответ можно было уместить в емкое слово «да».
Мужчина в самом центре сцены отверг девушку в белом, в то время как остальные пали жертвами их чар.
–Это наш Бог-Император,– кивнул я на него.
Первый соларианский император – тогда он был еще мелким князьком в изгнании на Авалоне – не поддался на заигрывания мерикани. Они хотели завладеть его планетой. На других завоеванных или основанных ими колониях, как и на самой Земле, человечество было введено в искушение своим же созданием, и из этого кровосмесительного союза родились все ужасы эпохи правления машин. Над Землей и ее колониями возвысились великие пирамиды. Появились вымышленные миры, куда машины заводили людей и бросали навсегда. Раковые опухоли бесконечно росли, но не убивали людей, чтобы машины, как пауки, могли жить в их нетронутых мозгах. Чтобы число пленников не сокращалось, на смену погибшим выращивали гомункулов, и те постепенно замещали человека на службе у машин, призванных служить ему.
Я сомневался, что Адемар знал обо всем этом, когда создавал балет. За тысячи лет подлинная история превратилась в легенду, легенда – в сказки и притчи. Мало кто помнил имена Фелсенбурга и Колумбии, и еще меньше – об ужасах, которые они породили. А из людей, знавших, что власть и дар предвидения древнему Богу-Императору были ниспосланы Тихим – тем же самым таинственным существом, чья невидимая рука направляла меня, тем же существом, что вернуло меня к жизни,– двое сидели сейчас в этой ложе.
–Никогда не видела такой синхронности,– восхитилась Валка.
–Все потому, что они казнят тех, кто допустит ошибку,– прошептал я ей на ухо.
Мы уже успели убедиться, что никто из председателей не знает ее родного пантайского, и я решил, что говорю достаточно тихо, чтобы мои слова не достигли ничьих посторонних ушей.
Валка слегка царапнула меня ногтями.
–А ваши так не делают?– ответила она на галстани, намекая, что не ждет ответа и хочет на этом закончить диалог.
Даже изгнанная своим кланом, она оставалась тавросианкой до мозга костей. Я точно знал, что некоторые высокопоставленные имперские лорды в самом деле казнили артистов, но также был уверен, что за такие вольности все они были наказаны Капеллой.
–Конечно нет!– возразил я, охотно принимая вызов.– И что значит «наши»?
–Не вижу большой разницы,– парировала Валка.
–Да у них здесь даже имен нет!– прошипел я, косясь на нее в темноте.
–Как тебе угодно,– отмахнулась она и вдруг замерла; ее механические глаза как будто потеряли фокусировку.
–Что с тобой?
Я испугался, что у нее случился очередной приступ, вызванный червем Урбейна.
Валка крепко сжала мою руку и как можно менее заметно помотала головой:
–Ничего.
Однако я не успокоился, и она, пристально посмотрев на меня, повторила:
–Ничего.
–Я же вам говорил, что в искусстве здесь знают толк!– воскликнул лорд Дамон Аргирис, не замечая внезапного недомогания Валки.
Он выглянул из-за моей спутницы и посмотрел на меня, не видя, как ее ногти впились мне в перчатку.
–Знали бы вы, какое представление они устроили для дюрантийского дожа! Во всем Вечном Городе нет таких голограмм!
–Дорогой консул, вы, наверное, давненько не возвращались вИмперию,– ответил я, не сводя глаз с Валки. Что бы ее ни беспокоило, это точно было не «ничего».– Нельзя так принижать достижения соотечественников.
–Представление не по нраву делегату?– услышав мою реплику, вставил Семнадцатый председатель.
До меня дошло, что я не дал прямого ответа, когда он спрашивал в первый раз. Я повернулся к этому человеку, который выглядел чересчур властным и царственным для государства, где культивировалась ненависть к царям и лордам.
–О, делегат весьма доволен,– сказал я на лотрианском, мельком взглянув на Девятого председателя, с каменным лицом сидевшего поодаль от коллеги.
Перед тем как ответить, я выпил немного почти безвкусного алкогольного напитка, который нам предложили хозяева.
Не зная, как выразить свою мысль с помощью ограниченных средств лотрианского языка, я перешел на имперский стандартный:
–Представление, безусловно, впечатляющее, но сам балет-то имперский. Мой друг-консул, кажется, об этом забыл, и я лишь хотел напомнить.
Спрятанные под густыми усами уголки губ Дамона Аргириса хмуро опустились.
–Верно подмечено, лорд Марло, но я от своих слов не отказываюсь. В том, что касается зрелищ, лотрианцам нет равных.
