–«Иерархия – свойство небес. В аду все равны»
[4],– ответил я цитатой на цитату и машинально дотронулся до пентакля Красного отряда на лацкане, вспомнив старого марловского Дьявола, которого я не носил вот уже несколько столетий.
–Адриан!– взяла меня за руку Валка.– Var rawann.
«Осторожнее».
–Тогда почему вы уже этого не сделали? Технологии есть. Среди мандари уже давно множество гомункулов-гермафродитов.
Семнадцатый председатель не ответил, лишь прищурил свои черные лотрианские глаза.
–Ясно,– сказал я спустя секундную паузу и, кажется, понимая.– Они еще не готовы.
–К замене? Насколько я могу судить, не готовы.
Валка крепче сжала мою руку.
Председатель назвал себя акушером, и я представил его в стерильном анатомическом театре, наблюдающего за рождением детей. Новое поколение на замену старому, вопреки законам природы. Они уже отменили слова, обозначающие мужчин и женщин, но этого было мало. Они изобрели новые тела, новых людей, но zuk их не приняли. Конклав не мог заменить триллионы жителей Содружества с конвейера. Даже мощнейшие джаддианские фабрики клонов не справились бы с такой задачей. Или в конклаве ожидали, что народ станет спариваться с этими новыми людьми и плоды этих союзов постепенно вытеснят прежних людей?
Очевидно, результат их разочаровал. Если я правильно понял председателя, лотрианцы не приняли новых людей.
–Мы попробуем снова,– произнес Семнадцатый председатель в никуда.
–Старые инстинкты так просто не искоренить,– заметил я.
–Вы соларианец,– сказал Семнадцатый.– Вы продукт прошлого. В вашей природе так думать. Несомненно, вы обучались у схоласта. Схоласты тоже продукты прошлого. В будущем им не найдется места.
Закинув руку за голову, я поднял стакан с водой, словно предлагая тост.
–Но вы ведь тоже учились в Империи. У схоластов. Одним махом отказаться от прошлого – все равно что снести фундамент у башни, в которой вы живете. Традиции позволяют человеку крепко стоять ногами на земле. Даже лотрианцу.– Я сделал небольшой глоток.– Вы ведь уже тысячи лет строите свой новый мир.
–Я лишь акушер,– хрипло усмехнулся Семнадцатый председатель.– Я не доживу до тех времен, когда мой рай будет построен, но положу жизнь ради его строительства.
–«А я должен сказать, что жестокий закон искусства состоит в том, что живые существа умирают и что умираем мы сами, изнуренные страданиями, для того чтобы…»
–«…чтобы росла трава не забвения, но вечной жизни»
[5],– закончил председатель старинную цитату. Его голос гладко наложился на мой, словно клинок одного искусного фехтовальщика на клинок другого.– «Густая трава обильных творений». Вижу, вы даже Пруста знаете.
–У меня был хороший учитель,– ответил я.
–Не сомневаюсь,– согласился председатель.– Вы прекрасно меня понимаете.
Неужели? Я не был в этом уверен. В течение всего ужина меня не покидало ощущение, что председатель хочет преподать мне какой-то урок. Даже более того. Он пытался произвести на меня впечатление, заставить проникнуться превосходством лотрианского духа, так же как балет должен был убедить меня в превосходстве лотрианского искусства – как, очевидно, убедил лорда Аргириса. Но Аргирис был глупцом.
–Меня…– повторил я короткое слово, которое не полагалось говорить лотрианцам, тем более председателям Великого конклава.– Господин, у вас есть имя?
–Я слуга «Лотриады».
–Без шуток. У вас еще остались имена? Вас ведь как-то звали, когда вы учились в Империи. Или мне обращаться к вам «слуга»?
–Таллег,– ответил он.– Лорс Таллег.
–Так и знала, что у вас есть имена,– вмешалась Валка.– Невозможно представить, что…
–Имена есть только у членов партии,– перебил Таллег с натянутой улыбкой и снова взял с подставки наушник.– У zuk нет.
–Как такое возможно?– спросил я.
–Мы так решили.
Три слова – и весь ответ. Всего три слова. Как мало нужно… чтобы заполнить так много могил.
–Лицемер!– возмутилась Валка, отпустив мою руку.
Мы не часто оказывались союзниками в споре. Несмотря на тавросианский коллективизм, народ Валки все-таки ценил каждого человека в отдельности, ценил человеческую душу.
–Отнюдь,– сказал Лорс Таллег, и его улыбка померкла.– Повторяю, я акушер «Лотриады». Пастырь. Моя роль и роль конклава – привести к «Лотриаде» человечество, а не жить по ее законам самому.
–И превратить людей в элоев
[6],– добавил я.
–В кого?– не понял председатель.
Мне стало ясно, что председатель не настолько разбирался в литературе, как хотел показать. Я подошел к нему и глобусу. Падмурак был унылой, бледной планетой, покрытой льдом, снегом и голым камнем, с почти лишенной воздуха атмосферой, без морей и озер. Его серый лик был исчеркан следами давней ледниковой активности. Воды здесь было в достатке, но вся она содержалась в ледяных шапках полюсов. Горы были невысокими и невпечатляющими, так как тектоническая активность на планете была почти незаметна, если не прекратилась вовсе. Разглядывая глобус, я не удивился, обнаружив, что континентальные границы, а также линии широты и долготы были из платиновой проволоки – роскошная мелочь. Я напомнил себе, что, несмотря на внешне спартанское убранство, эта комната принадлежала одному из лидеров Содружества. Таллег входил в число тридцати четырех избранных, кому выпало править сотней тысяч обитаемых планет.
–Не важно,– ответил я.– Это старое слово из старой книги.
Я сделал особый упор на слове «старое», и оно повисло между нами, как направленный в цель нож.
–Вы всегда такой?– спросил Таллег, пристально глядя на меня.
–О да,– ответил я, отвлекаясь от рассматривания глобуса.– Спросите любого из моих знакомых.
Должно быть, Таллег покосился на Валку, так как спустя секунду раздался ее чистый голос:
–Пожили бы вы с ним лет так сто.
Улыбка нашего хозяина, исчезнувшая в миг его трансформации из Семнадцатого председателя в Лорса Таллега, вернулась.
–Мы вам не нравимся.
–Нет,– подтвердил я, выпрямляясь почти как на допросе.– Как ни стыдно это признавать, в Империи до сих пор существует рабство. Но здесь в рабстве абсолютно все.
–Значит, вот как вы думаете?– произнес председатель, облокотившись на подоконник.– Что мы нация рабов? Лорд Марло, вы забываетесь. Я учился в вашей Империи. Вы держите в цепях целые армии, порабощаете целые планеты. Вы прилетели сюда, потому что вам приказали. Значит, вы тоже раб?– Он фыркнул, и его привлекательное лицо перекосила гримаса отвращения.– Не рассуждайте передо мной о свободе. «Свобода – словно море».
