Да, минимальное число свидетелей.
–Конклав приветствует делегата Соларианской империи,– объявил Первый председатель, придерживаясь протокола. Он говорил на родном языке, его голос был мягким и слегка подрагивал.– Ushdim.
«Встаньте».
Я не шелохнулся.
–Ushdim!
Услышав приближение гвардейцев, я поднял руки в кандалах и встал. Тем не менее двое конвоиров все равно грубо схватили меня и не отпустили.
–Именем конклава делегат обвиняется в разжигании войны с народом Содружества,– по залу вновь разнесся приглушенный голос Первого председателя,– в сговоре с революционными организациями, связях и переговорах под ложным предлогом с народом Содружества, убийстве иностранного дипломата на территории Содружества, убийстве комиссара народа Содружества, убийствах офицеров на службе Содружества, жестоком обращении с жителями Содружества, порче и краже имущества народа Содружества и противодействии офицерам, защищающим Содружество. Dya vinatva?
Последние слова были мне незнакомы, хотя я в детстве и изучал лотрианский. Сосредоточившись, я сквозь боль попытался их понять.
–Dya vinatva?– повторил Первый председатель.
Vinatva… vinat означало «ошибка». «Погрешность». Вина? Следовательно, vinatva могло означать «ошибочный». Виновный. А dya?
–Dya vinatva?– опять повторил Первый председатель и добавил:– Panacca!
«Признавайся».
Все встало на свои места. Dya означало «ты». Лотрианцы публично отказались от имен и местоимений «я» и «ты», «он» и «она», «мы» и «вы». Они неуклюже обращались к людям по их должности, например «делегат» или «рабочий» или в общем смысле «человек». Но это слово сохранилось – как архаизм или издержка формальной юридической системы. Единственный способ выделить в отаре нужную овечку. «Ты». Я был уверен, что понял правильно.
–Ты виновен?– спрашивал Первый председатель, а затем приказывал:– Признавайся.
Идентичность нужна была только при определении вины. Слово «ты» оставалось, атрофированное, но по-прежнему могущественное, позволяя определить врага для наказания.
–Господа, давайте без обиняков.– Я поднял голову, как подобало лордам, пусть и полуголым.
К счастью, я не охрип и не закашлялся. Я говорил на галстани, языке людей, чьи мысли были их собственными. Сегодня переводчика не было. Система звукозаписи в зале была отключена. Суд надо мной не собирались записывать – только мою смерть. Я погиб на мосту в результате нападения террористов, стремившихся развязать войну.
–Виновны здесь вы, а не я. Ваши люди напали на нас по возвращении из ваших полярных лагерей. Аргирис был вашим шпионом, и по вашему приказу он задержал мою группу в посольстве. Вы могли позволить мне беспрепятственно уехать, но поступили иначе. Ваши козни спровоцировали насилие. Ваши приказы.
–Dya panacca?– Первый председатель хлопнул ладонью по подлокотнику.
–Нет!– воскликнул я.– Я невиновен!
Меня ударили под колено, и я шмякнулся на пол.
–Panacca!– требовал Первый председатель.
Я осторожно поднялся на ноги, вполоборота взглянув на ударившего меня гвардейца. Он держал наготове дубинку.
–Главный вопрос – зачем?!– Я вскинул руки, не позволяя ему ударить.– Зачем весь этот спектакль? Если вы хотите войны сИмперией, могли бы объявить ее до моего приезда. К чему эти… прелюдии?
Я повернулся и сделал два шага к Семнадцатому председателю:
–Лорс Таллег!
Услышав истинное имя одного из своих членов, конклав зашушукался, и это отложило мое наказание.
–Объясните мне.
Лорс Таллег, Семнадцатый председатель, посмотрел на меня свысока. Медленно наклонился, пока не перегнулся через перила, словно бдительный часовой через мерлон крепостной стены. Он выглядел как человек, наблюдающий за неким мучительным, изнурительным состязанием.
–Признавайся!– прогромыхал голос Первого председателя, не позволив Таллегу ответить.
Я почувствовал удар по пояснице и ударился о каменную стену амфитеатра. Потом мне позволили встать, и пришлось придержаться за стену, чтобы голые, покрытые мозолями ноги снова не подкосились. Мне были ясны правила этой игры. Будь я перед судом лордов в Империи, меня бы давно казнили, но здесь убивать меня не собирались. Они хотели обработать меня и сломать, заставить говорить то, что им хочется. Мелкие уступки обеспечили бы мое послушание, и они пытались добиться этого древнейшими методами.
Повиновение из страха перед болью.
Они хотели отправить Адриана Марло обратно в Империю другим человеком – их человеком, танцором, натренированным столь же хорошо, как те, что исполняли на сцене балет Джалло. Они хотели переделать Полусмертного по своему образу и подобию, выковать из него истинного лотрианца.
–Милорд, но вы же убили наших солдат?– произнес Лорс Таллег, подтвердив мои подозрения.
Начал с самого незначительного. Они рассчитывали выбить из меня признание в мелких преступлениях и постепенно заставить плясать под свою дудку. Мог Таллег сообщить мне свое имя лишь для того, чтобы теперь изображать друга?
–Это была самооборона!– парировал я и грозно взглянул на гвардейца, проследовавшего за мной до амфитеатра; тот не шелохнулся.– Ударь меня, трус. Или ты бьешь только тех, кто стоит к тебе спиной?
Гвардеец так и не отреагировал, и я снова обратился к Таллегу и остальным председателям:
–Я не стану играть в ваши игры. Убейте меня или отпустите. Этот дурацкий спектакль – пустая трата моего и вашего времени.
–Но вы их убили, так?– спокойно спросил Таллег на моем родном языке.– И беднягу Аргириса тоже, верно?
Он оставался на своем месте за перилами.
–Все, что я сделал, было ради моих друзей.– Я застыл, ожидая удара от конвоира.– Таллег, где мои друзья?
–Соларианское посольство ликвидировано,– раздался ответ на лотрианском.
Повернув голову, я увидел говорившего. В аккуратно выглаженном сером костюме, он стоял уровнем выше председателей, сложив руки за спиной и торжествующе, с удовольствием глядя на меня серыми глазами. Это был Девятый председатель. Его стройная фигура была как бы очерчена темнотой коридора, из которого он появился в зале заседаний.
–В живых никого не осталось.
Эти слова повисли в воздухе, словно дым после выстрела. Следом за Девятым, подобно спутникам Юпитера, из коридора выплыли остальные отсутствовавшие председатели. И что такого было в этом маленьком невзрачном человеке, что внушало такой ужас и послушание другим председателям?
Размышлять об этом не было времени. Слова Девятого председателя задели меня.
–Никого?– переспросил я, подумав о солдатах, брошенных нами в гараже, о сотнях служащих, живших и работавших в посольстве, и о несчастных рабах Аргириса.
