–Это не одно и то же.
–Одно!– возразил Урбейн, и его тень мелькнула на стене за прудом.– Под управлением Пророка человечество расселится по всей галактике, по многим галактикам. Мы будем служить в его армиях, строить его города. Мы возвысимся. Эволюционируем. Человечество превзойдет себя. Мы должны превзойти себя.
Я обернулся на колдуна, посмотрел на его лицо – имитацию облика хозяев. Разглядывая, я понял: его манила власть. Все эти доводы о возвышении человечества были для него самого. Он продал бы триллион человек в рабство и на бойню, если бы мог этим завоевать престиж. Он рассчитывал стать по меньшей мере визирем при дворе нового императора-ксенобита. Но этим дело не ограничивалось. Урбейн, несмотря на свои заявления, был фанатиком.
–Колдун, вы же человек науки,– сказал я, покосившись на его вдруг умолкнувшую коллегу.– Вы говорите, богов не существует. А по мне, и религия, и наука – испытания веры. И то и другое – поиск, и, по моему опыту, поиск одного и того же.
–Вы глупец,– хмыкнул Урбейн.– Мы строим лучший мир.
–Рай,– уточнил я.– Просвещение? Называйте как угодно.
Это застало колдунов врасплох, и я продолжил:
–Согласно сугубо научному подходу, почти любые изменения ведут к худшему. Всякое изменение усиливает энтропию, а энтропия – это лишения, утрата.– Я не переставал думать о финальном, апокалиптическом видении тьмы в конце времен, о последних звездах, гаснущих, как свечи, под действием темной энергии.– Чего-то хорошего можно добиться, лишь сохраняя то, что есть,– людей, организации, что угодно,– то, что приносит пользу.
–И кто определяет, что приносит пользу, а что нет? Вы?– возмутилась Северин.
–В Империи триллионы людей. Триллионы людей, готовых погибнуть, защищая ее.– Я повернулся и гневно посмотрел на Урбейна и Северин.– А вас сколько?
Было видно, что я уязвил их.
Как и революционеры, составившие «Лотриаду», маги МИНОСа, очевидно, были малочисленной группой. Революционеры всегда малочисленны, они всегда навязывают свое ви́дение праздным массам, не заботясь о том, как эти массы будут страдать ради исполнения их мечтаний.
–О, наши люди повсюду,– ухмыльнулась Северин.
–Но хотя бы триллион-то найдется?– парировал я со своей издевательской ухмылкой.
–На вашем месте я бы засунул гордость куда подальше,– с каменным лицом заявил Урбейн.– Думаете, мы подчинили только Содружество? Наши руки дергают за ниточки везде. В Княжествах Джадда. В республике. В малых королевствах. В остатках Фригольдов…
–И не сомневаюсь, в самой Империи.– У меня не осталось сил удивляться.– Нужно было убить вас, когда была возможность.
Я не был уверен, что колдун умер бы, если даже вырвать ему сердце. Всегда оставалась вероятность, что проекция Урбейна, его деймон, хранилась на какой-нибудь далекой планете. Но это был бы уже не тот деймон, не тот же самый человек.
Как одолеть врага, для которого смерть не была серьезным препятствием?
–А теперь вы такой возможности уже не получите,– улыбнулся Урбейн, показав хищные волчьи зубы, и подошел ко мне.– Жаль, вашу женщину не удалось заполучить. Я бы с ней поразвлекся. С ее имплантатами чего только не сделаешь,– усмехнулся он, облизнув губы.
У меня перед глазами все побелело, и я бросился на колдуна с твердым желанием выбить ему зубы. Я был слаб, но все-таки наградил мага хуком справа, и тот сложился пополам, словно бумажная кукла, словно сухой сучок. На миг я оказался над человеком, чей червь точил мозг Валки. Этот человек на время сделал ее инвалидом и едва не убил. Сейчас был момент моего триумфа. Я занес кулак для нового удара.
Вдруг все мои органы чувств пронзила адская боль, как будто молния одновременно ударила во все нервные окончания и синапсы. Меня как будто залили расплавленным металлом, а кости набили горячим углем. Кожа зашипела и начала отслаиваться, связки рвались и вились узлами. Если я закричал – а я наверняка закричал,– то не услышал этого; столь велика была агония, в которую превратился мой мир. Так жечь не могли ни кислота, ни яд, ни болезнь, ни даже смертоносный дисфолид жрецов Капеллы.
И тут все закончилось, как по щелчку выключателя.
Когда я пришел в себя, то обнаружил, что лежу на спине, а моя роба и волосы мокнут в воде. Боль как рукой сняло, но след ее отпечатался у меня на сердце. Северин с Урбейном смотрели на меня сверху. Мужчина ухмылялся наподобие сьельсинов.
Его зубы были красными.
–Попал,– указал я на него.
Боль вернулась, ослепляющая, но кратковременная. Когда она прошла, мое горло саднило от крика. Я закашлялся и едва не задохнулся. Если бы я съел брошенный Урбейном протеиновый батончик, меня бы наверняка вырвало. Но так я только рыгнул.
–Думаете, это очередная сказка?– сказал колдун.– Думаете, вы герой и сражаетесь со злом?– Он покачал головой.– Ваша Империя держит вас за дурака. Нет никаких героев. Нет ни добра, ни зла. Сказки для детей… а дети рано или поздно вырастают.
Я понял, что произошло.
–Ошейник…– все, что смог выдавить я, не закашлявшись.
Кто-то из колдунов активировал устройство с помощью своих имплантатов. Сколько бы я ни пытался, победить их было невозможно.
–Нервная стимуляция,– объяснил Урбейн, дотронувшись до своей шеи у затылка.– Применяется прямо к спинному мозгу. Неприятно, да? Я сам настраивал. Изучил все возможные ощущения, испытываемые человеческим мозгом… поверьте, может быть еще хуже.
Он повернулся, как будто собираясь уходить, но остановился и пнул батончик прямо к моим ногам:
–Поешьте, лорд Марло. Силы вам еще понадобятся.
Доктор Северин последовала за ним, сопровождая клацаньем каблуков шорох его мандарийских туфель. Последним, что я услышал, прежде чем закрылась дверь, были ее слова:
–Свет оставим.
Глава 27. «Белая рука»
Я засекал время по приемам пищи, начиная с того случая, когда Урбейн и Северин оставили меня у кромки пруда. В пакете оказался скромный протеиновый батончик с густым химическим привкусом, по текстуре напоминавший нечто среднее между песком и наждачкой. Одним я не наелся, хотя содержание питательных веществ в батончике было рассчитано так, чтобы для полноценной жизнедеятельности в сутки хватало двух таких. Принеся целый ящик, Урбейн сыграл со мной злую шутку. Полный контроль над рационами не только мешал мне следить за ходом времени, что позволяли делать визиты тюремщика, но и возлагал на меня всю ответственность в случае преждевременного истощения продовольственного запаса.
Но я отказался играть в эти игры и строго соблюдал план: два батончика в сутки – или приблизительно в сутки. С каждым приемом пищи я делал острым камешком засечку на стене, а с окончанием дня зачеркивал ее так, что получалась буква «Х». Оберточную фольгу аккуратно укладывал обратно в ящик, туда же сложил коррекционный пластырь, после того как мои криоожоги затянулись, оставив свежие белые шрамы.
