Вати было последним из «Белой руки», кто еще не высказалось.
–Теяну верно говорит, о Великий. Dunyasu Марло осквернил наших кровных сородичей! Наша честь попрана! Кровь можно смыть лишь кровью.
–Жизнь за жизнь!– воскликнуло крылатое Ауламн.
–Uja raka Aeta wo!– ответил Пророк.– Это аэта, и потому был созван Aetavanni. По законам Элу оно под защитой.
–По законам Элу это клятвопреступление,– возразило гигантское Теяну.
Так Пророк и его Иэдир оказались в патовой ситуации. Кажется, я понимал. По древним законам, которым подчинялось сьельсинское общество, один князь не мог убить другого во время перемирия, а созыв аэтаванни автоматически означал перемирие. Но по тем же, а может, и еще более древним законам – законам джунглей и пещерных тоннелей, законам птиц и рыб – выходило, что любой, кто нападал на итани – клан и скианду – мир-флот, должен был быть казнен. Кодекс чести требовал, чтобы Дораяика убил меня, и он же требовал, чтобы князь обеспечил мне защиту.
Противоречие между этими требованиями и стало поводом для спектакля, и, скорее всего, из-за этого меня продержали в темнице так долго. Фракции внутри клана Дораяики, вайяданы и баэтаны, воины и жрецы, а также близкие советники потратили недели, чтобы обдумать и организовать это представление.
–Аэта не может убить другого аэту, когда зажжен Огонь,– повысив голос, объявил подданным Князь князей.– Мы отправимся на Актеруму, где великий Элу встретился с шепчущими богами! Или вы хотите, чтобы я нарушил священные законы?
–Veih!– хором воскликнули придворные.
На языке сьельсинов это означало «нет».
–Но это dunyasu убило двух наших сестер-братьев!– не поднимаясь с колен и не опуская головы, от лица всей «Белой руки» сказало Вати.– Двух наших кровных сородичей, с которыми мы делили постель! Почему его надо пощадить? Это ли не нарушение священных законов?
–Veih!– снова хором ответили придворные.
–И как нам поступить?– дождавшись своей очереди, спросил Сириани.
–Выпороть его!– ответило Ауламн.
–Умертвить!– настаивало Хушанса.
–Покарать!– добавило Теяну.
Я слушал вполуха, сосредоточившись на одном произнесенном ими слове.
Актеруму.
Сириани сказал, что мы отправимся на Актеруму. Это название я слышал дважды – от Танарана, баэтана князя Аранаты Отиоло, и от ичакты Уванари, которое узнало местоположение Эмеша и руин Тихого по пути от этого самого Актеруму. Третий раз оно явилось мне во сне; голоса произносили его в сени черного купола.
Я медленно поднялся на колени.
–Мне жаль, сородич, что до этого дошло,– театральным шепотом, чтобы мог слышать только я, произнес Дораяика на галстани.– Мои рабы правы. Ты напал на мой клан, убил двух моих друзей. Я не могу этого стерпеть. Не могу за это простить.
–Друзей?– вырвалось у меня, и я невольно обвел взглядом жутких железных химер, стоящих или распростертых перед своим повелителем.
Высоченное Вати с белым гребнем и в пластинчатом доспехе. Крылатый ужас Ауламн у ног Пророка. Теяну, неуклюжее шестиногое создание размером больше любого грунтомобиля. И Хушанса. Хушанса Многорукое, чей мыслительный центр кружил вокруг подобно зловещему спутнику.
Я размышлял о том, как аэта заставлял повиноваться своих ручных титанов и почему химеры попросту не убили Пророка и друг друга в борьбе за власть. Неужели им в самом деле мешала… любовь? Повиновение из преданности? Неужели сьельсинам были знакомы такие чувства? Потеряв дар речи, я следил за аэтой и его подданными, и вдруг, несмотря на все произошедшее, во мне вновь затеплилась надежда, которую я питал еще в юности,– надежда на то, что наши расы смогут мирно сосуществовать.
Она угасла миг спустя.
Не будет никакого примирения. Я не миротворец.
По сигналу Пророка конвоиры крепко схватили меня за плечи когтистыми руками. Сириани подошел и наклонился ко мне так низко, что его огромная физиономия оказалась напротив моего лица:
–Дай мне руки, сородич.
Я не шелохнулся, и тогда Гурана дернуло меня за волосы так, что моя шея оголилась в насильном повиновении. Я стиснул зубы и кулаки, когда Пророк взял меня за правую руку своей холодной лапищей. Левая рука, связанная цепью с правой, потянулась следом.
–Мы с тобой – аэты, ты и я,– сказал князь на моем языке и, не выпуская моей правой руки, поднял вверх свою.– Но ты отнял у меня два пальца: Иубалу, Бахудде.– И загнул сначала один, потом второй палец.
То, что он сделал потом, я никогда не забуду. Сириани не спешил, но c нарочитым усилием сунул два моих крайних пальца себе в рот. Я так опешил от испуга, что не успел среагировать. Но секундного промедления было достаточно. Челюсти ксенобита с хрустом сжались и откусили мне два пальца. Взвыв, я выдернул руку, попытался вскочить, убежать подальше от этого чудовища, лишившего меня половины здоровой кисти. Мое сердце как будто стучало в обрубках пальцев, алая кровь хлестала, стекая по подбородку Сириани. Мои откушенные пальцы торчали между зубов Пророка. Вождь приподнялся и проглотил их.
В моей жизни очень редко случалось, что я терял дар речи. Я прижал раненую конечность к груди, и моя роба тотчас пропиталась кровью. Пророк улыбнулся мне окрашенными моей кровью зубами и рассмеялся высоким воющим смехом, присущим его расе.
Мне вдруг стало стыдно. Это была шутка, жестокая шутка: пальцы за пальцы.
–Taguttaa o-tajun-wo!– скомандовал Сириани.
Гурана схватило меня за шкирку и порвало робу надвое.
–Shiabbaa! Ute Aeta ba-Yukajjimn!– объявил Сириани всем собравшимся.
«Узрите царя человеческого!»
Мне хотелось сказать, что это не так, что я не император. Что император и аэта – не тождественные понятия. Аэты должны быть воинами, а наш кесарь находился в тылу, приказывая другим окроплять руки кровью во имя его. Сириани, несомненно, понимал это, знал, что в глазах людей я просто рыцарь. Но я победил Аранату иУлурани. С помощью соратников одолел Иубалу и Бахудде. Я был аэтой, более того, единственным человеком, достойным этого титула. Для сьельсинов я был Князем князей человеческих.
Неудивительно, что Пророк хотел провести меня на триумфе. Моя показательная казнь во время аэтаванни на Актеруму положила бы конец всем внутренним распрям.
«Все, что я делаю,– говорил Сириани,– я делаю благодаря тебе».
Благодаря мне, благодаря моей смерти, он утвердится аэтой ба-аэтани, Князем князей и верховным правителем сьельсинов.
Сириани поднял бледную руку и подал знак. Я услышал свист плетки до того, как почувствовал удар, и спину обожгла резкая боль. Горячая кровь хлынула, когда лопнула кожа. Плеть ударила снова, и я, подавив крик, упал и обмяк. Стражники подняли меня. Я не собирался кричать. Гибсон ведь не кричал. Плеть ударила в третий раз. В четвертый. Кровь пропитывала мое рваное одеяние и стекала по бедрам. Я зажмурился.
