«Что есть боль?» – спросил учитель ученика.
«Иллюзия»,– ответил ученик.
Учитель отвесил ученику оплеуху.
Урбейн был убежден, что вершиной садистского искусства является фантомная боль, которую он насылал на жертв. Может, и так. Возможно, ощущения, разработанные им, были уникальны в своей хитроумной жестокости. Но ничто не сравнится с настоящей болью. Она формирует основы морали, ведь ни один человек, испытавший боль, не усомнится в том, что боль есть зло. Ни один человек, испытавший боль, не станет задумываться о ее природе.
Сколько раз опустилась плеть? Десять? Тридцать?
Когда все закончилось, стражники отпустили меня, и я рухнул к ногам Сириани на окровавленный пол.
–Та же участь ждет всех его соплеменников,– объявил Пророк и, заметив упавшую тень, я понял, что он указывает на меня.
Сириани Дораяика подобрал тогу и повысил голос, обращаясь к моим конвоирам:
–Приковать его к стене! Пусть рабы видят своего царя!
Глава 28. Адриан прикованный
Боль притупляла все ощущения, даже саму себя. Во мне онемела каждая клеточка тела, но с любым, даже самым осторожным движением боль снова вспыхивала белым огнем. Я открыл глаза. Передо мной медленно предстал окружающий мир.
Я предпочел бы его не видеть.
Впереди и внизу раскинулся огромный город из железа и черного камня. Зловещие башни высились над яркими реками магмы, сталактитами свисали с металлической крыши мира в тысячах футов надо мной. Грубые металлические трубы уродливых фабрик и заводов, питаемых вышеупомянутыми реками, густо дымили, вокруг пахло гарью и серой. Я различил вдали силуэты людей, несущих стальные балки на строительную площадку, где под бдительным надзором Бледных хозяев возводилась то ли новая башня, то ли какой-то монумент. Подземелье было столь обширным, что тут могли бы спокойно стоять два купола Ведатхарада, да и для третьего осталось бы место. С высоты я рассмотрел и сводчатые проходы, ведущие в другие пещеры и не менее внушительные тоннели.
Прежде мне не доводилось видеть столь огромный и устрашающий вражеский город. У сьельсинов не было более крупных поселений, за исключением одного, выстроенного не их руками.
Я не сразу понял, что нахожусь в тех же подземельях, через которые меня вели по дороге к Дхар-Иагону и трону Пророка в черном городе Дхаран-Туне. Я попробовал вытянуть шею, но вдруг почувствовал, что падаю.
Вскрикнув, я посмотрел вниз и увидел в сотне футов внизу грубую мостовую. Мои ноги свободно болтались над пропастью. От движения руку до кисти обожгла болевая вспышка, и постепенно ко мне пришло осознание реальности, которая никак не укладывалась – не могла уложиться – в голове.
Меня подвесили на цепи за одну лишь правую руку, а другая рука и ноги были свободны. От резкого движения я закачался, как маятник старых часов, и ударился о стену, отчего по руке и истерзанной спине прокатилась волна боли. Лишь тогда я вспомнил порку и, опустив глаза, увидел на голых ногах засохшие струйки крови. С меня сняли лохмотья, и теперь я висел у всех на виду абсолютно голым. Моя изувеченная правая рука была направлена вверх, как напоминание и предупреждение всем, кто меня видел.
Я бросил вызов Князю князей, и теперь всем были ясны последствия этого вызова.
Не знаю, как долго я здесь висел и как долго пробыл без сознания. Сьельсины ходили по площади внизу, останавливаясь и тыча в меня пальцами. Рабы-люди отводили глаза и торопливо проходили мимо, звеня цепями. Лишь много позже я в точности узнал, где находился. На стене за внешними вратами Дхар-Иагона.
Когда я последний раз пил? Когда ел?
Титаническим усилием воли я дотянулся свободной рукой до цепи над зажимом, где было закреплено мое запястье. Подтянувшись, я снизил нагрузку на раненую руку, хотя мне и пришлось зажмуриться, чтобы не видеть ее и не вспоминать, как мои пальцы оказались в зубах у Сириани. Зажим впивался в плоть, и по руке стекали капли крови. Я как бы обменял одну боль на другую: от подтягивания рука и плечо благодарно всплакнули, зато резко вспыхнула истерзанная спина. От шока я выпустил цепь и снова повис всем телом на одной руке. От резкого короткого падения и внезапной остановки в глазах побелело. В сознание меня вернул звук лебедки, лязг цепей и шкрябанье грубого камня по спине.
Меня втащили на утес и втолкнули в тесную каморку с низким потолком, откуда открывался вид на площадь. Плохо соображая из-за тупой боли в руке и плече, я лишь смутно почувствовал, как ксенобиты сунули мне в рот грязную, мерзкую на вкус тряпку. Я настолько измучился жаждой, что не думая обсосал ее и едва не подавился: вкус был гадким, солоноватым и щелочным.
Ксенобиты расхохотались на всю каморку.
Лишь тогда я узнал вкус мочи и, закашлявшись, выплюнул тряпку на пол.
–Pitatonyu edediu!– воскликнул тюремщик.
«Не ценит нашу заботу!»
Одни бледные руки схватили меня, другие снова впихнули тряпку мне в зубы. Я едва не задохнулся и тщетно попытался отбиться от сьельсинов, но потерпел неудачу. Меня оставили валяться на голых камнях, по-прежнему прикованного за запястье. В одиночестве. Я раздумывал, не обмотать ли цепь вокруг шеи и броситься с открытого утеса, но даже для того, чтобы перекатиться на бок, мне понадобились все оставшиеся силы, последние капли энергии.
В таком положении меня и нашел следующий посетитель.
Дверь открылась. Я не попытался повернуться, даже когда спину обожгло холодом. Запахло антисептиком. Спиртом.
На меня смотрел старый человек с как бы выдубленной от времени и мучений кожей. У него были простые плебейские черты лица: тусклые глаза, приплюснутый нос, большие уши. Пока он протирал мои раны с помощью губки и ведерка с жидкостью, которую я принял за антисептик, его челюсть то и дело вздрагивала.
–Зачем все это?– выдавил я.
Старик не ответил, лишь достал бутылочку и выдавил из нее мне в рот немного чистой воды. Подозревая очередную издевку, я мигом выплюнул ее. Во рту до сих пор стоял вкус сьельсинской мочи. Я подозрительно посмотрел на незнакомца. Тот покачал головой и подвигал челюстью туда-сюда.
–Кто вы?
В ответ старик указал на мой ошейник, а затем на свой.
–Вы… не знаете стандартного?– спросил я.
Мужчина помотал головой и открыл рот, продемонстрировав зияющую пустоту на месте языка и зубов.
–Простите,– сказал я.
Он развел руками и снова предложил мне воды. Я взял бутылку левой рукой и смог попить, после чего снова стиснул зубы, когда спирт попал на оставленные плетью раны. Затем я тихо лег, позволив рабу выполнить то, что ему было приказано: обработать мне раны и убедиться, что я выдержу еще один день пытки.
Закончив со спиной, он занялся запястьем и искалеченной кистью. Пока он возился со мной, я заметил на его шее татуировку солнца и почти выцветший номер: «111».
