И это называется «отмахнулся»? Скорее уж придумал отмазку, сделал вид, что толкование снов имеет какое-то отношение к работе дешифровщика, будто бы даже поставил себя выше других. Замдиректора ничего не понимал в дешифровке, зато к такой идеалистической чуши, как сновидения, питал исключительную ненависть; глядя на бумажку, он чувствовал, что эти иероглифы корчат ему рожи, глумятся над ним, оскорбляют его, безумствуют, смеют, ничтожные, на него нападать… да разве можно такое стерпеть?! Он и не стерпел, вскочил, схватил объяснительную, выбежал, пыхтя, на улицу, прыгнул на мотоцикл, помчался в пещеру, распахнул пинком тяжелую железную дверь криптоаналитического подразделения и при всех, указывая пальцем на Жун Цзиньчжэня, заорал по-командирски:
–Ты свое сказал, я тоже выскажусь: каждая бездарность мнит себя гением!
Если бы он только знал, как дорого ему обойдутся эти слова. В конце концов ему пришлось со стыдом покинуть 701-й. Хотя в его оскорблении, каким бы импульсивным оно ни вышло, было здравое зерно, и колкость вполне могла оказаться оправданной, заслуженной. Как уже говорилось выше, в этом одиноком, жестоком, темном ремесле, дешифровке, нужны знания, опыт, гениальность, но еще нужнее космическая удача. А что же Жун Цзиньчжэнь? Он не блистал умными речами, не проявлял ни таланты, ни амбиции. Слова парторга могли попасть в цель.
701-й забыл одну старинную китайскую пословицу: нельзя море измерять черпаком, нельзя о человеке судить по внешности.
И лучше всего об этом напомнил сам Жун Цзиньчжэнь, когда через год взломал «Фиолетовый шифр».
Всего через год!
Взломал «Фиолетовый шифр»!
Кто бы мог подумать: в то время как другие прятались от «Фиолетового шифра», как от черта, за него храбро, без лишних слов взялась бездарность! То-то было бы смеху, узнай кто об этом раньше. Не иначе как сказали ли бы: конечно, меньше знаешь – меньше боишься. А теперь… вдруг оказалось, что большеголовый бездарь не только невероятно талантлив, но еще и невероятно удачлив. Космически удачлив. Удачлив до голубого дыма над могилами предков.
Жун Цзиньчжэню и правда сопутствовала удача немыслимая, о какой и мечтать не смеют; одни говорили, что он увидел разгадку во сне, своем или чужом, другие твердили, что вдохновение к нему пришло, когда он играл в сянци с Шахматным Идиотом, третьи верили, что секрет открылся ему во время чтения. Как бы то ни было, он практически тайком, не подавая виду, разделался с «Фиолетовым шифром» на радость и зависть изумленным коллегам. Радовались все, завидовали специалисты из учрежденной управлением группы, те, кто думал одолеть «Фиолетовый шифр» с подсказками далекого безумца Залеского.
Это было зимой 1957 года, спустя год с небольшим после того, как Жун Цзиньчжэня привезли в 701-й отдел.
8
Двадцать пять лет спустя «начальник Трость» Чжэн, принимая меня в своей скромной гостиной, рассказал, что в то время многие, подобно замдиректора, измеряли глубокое море Жун Цзиньчжэня черпаком, но он, директор Чжэн, был одним из немногих, кто возлагал на Жун Цзиньчжэня большие надежды. Как говорится, «оставался трезв, пока другие были в пьяном бреду». Не знаю, правду он сказал или придумал это задним числом, но говорил он так:
[Далее со слов директора Чжэна]
Я в этом ремесле всю жизнь варюсь, но никогда не видел, чтобы у кого-то было такое необыкновенное чутье к шифрам, как у него [Жун Цзиньчжэня]. Между ними существовала какая-то духовная связь, как у ребенка с матерью, и многое усваивалось само собой, по наитию, было у него в крови. Это первая его удивительная особенность, вторая же заключалась в том, что он обладал твердым характером и оставался на редкость равнодушен и к славе, и к бесславию, в высшей степени хладнокровен, и чем невыполнимее казалась задача, тем больше он ею загорался и тем меньше его беспокоило чужое мнение. Его неукротимый дух был столь же велик, как и его разум, они были равнозначны, и то и другое на порядок превышало обычную меру. Мощь и безмятежность его натуры вдохновляли меня, и в то же время в сравнении с ним я чувствовал себя бессильным.
Я хорошо помню: вскоре после того, как Жун Цзиньчжэнь начал работать в подразделении, я на три месяца уехал в командировку в L-ию. В L-ии тоже пытались взломать «Фиолетовый шифр» и продвинулись дальше, чем мы, поэтому нас отправили к ним перенимать опыт. Всего нас поехало трое: я, наш дешифровщик и один из замов директора из управления, тот, что отвечал за работу криптоаналитиков.
Когда я вернулся, и директор, и многие другие нажаловались мне на Жун Цзиньчжэня, мол, работает он недобросовестно, ему не хватает упорства, требовательности к себе… Конечно, мне было неприятно это выслушивать, ведь это я его нашел – получается, я потратил столько сил, чтобы нанять какого-то лентяя. На следующий вечер я пришел к нему в общежитие. Дверь была приоткрыта, я постучал, не дождался ответа и вошел без приглашения. В прихожей никого не было, и я заглянул в спальню, где в темноте на кровати свернулся калачиком спящий. Я кашлянул, зашел в комнату, включил на ощупь свет и остолбенел: повсюду на стенах висели чертежи, одни, как графики функций, пестрили кривыми, другие напоминали статистические таблицы с разноцветными цифрами, которые роились и переливались, как мыльные пузыри в лучах солнца; у меня вдруг возникло удивительное чувство, что я попал в сказочный воздушный замок.
Каждый чертеж дополнялся краткими комментариями на китайском, по ним-то я и понял, что чертежи являют собой конспект «Истории мировой криптографии», но без подписей я бы ни за что об этом не догадался. «История мировой криптографии» – толстенная книга на три миллиона иероглифов; меня потрясло, что он смог так ловко и столь необычным способом вычленить из нее самое главное. Талантлив уже тот, кто способен по одним лишь костям воссоздать точный облик человека, а Жун Цзиньчжэню даже кости не нужны были, достаточно фаланги пальца! Вы только представьте: по фаланге пальца суметь увидеть как наяву все тело, это каким надо обладать даром!
Да, Жун Цзиньчжэнь был гением, многое в нем выходило за рамки нашего понимания. Он мог месяцами ни с кем не разговаривать, питаться тишиной, но когда он прерывал молчание, одна его фраза стоила всего, что ты наговорил за целую жизнь. За что бы он ни брался, никогда не было видно процесса, только результат, притом результат безошибочный, поразительный. Его инстинкт, его душа позволяли ему улавливать самую суть вещей, и каждый раз он делал это как-то необычно, особенно, таким способом, какой простому человеку и в голову не придет. Кто бы еще додумался вот так причудливо поселить в своей комнате «Историю мировой криптографии»? Да никто. Приведу пример: положим, шифр – это гора, взломать шифр – значит отыскать секрет горы. Как поступит большинство людей? Сперва найдут горную тропку и станут карабкаться вверх, как взберутся на вершину – приступят к поискам секрета. А Жун Цзиньчжэнь поступил бы иначе, он бы поднялся на соседнюю гору, направил на гору-шифр прожектор и высматривал бы ее секрет в бинокль. Этим он был необычен, удивителен.
И конечно же, с тех пор, как в его комнате так загадочно обосновалась «История мировой криптографии», он ходил, сидел, лежал, открывал и закрывал глаза среди истории шифров, и со временем он вдохнул ее всю, точно кислород, и она побежала кровью по венам к самому сердцу.
