–Но вы-то как пристрастились к вэйци?
Старик откинулся на спинку плетеного стула и сказал весело, посмеиваясь над собой:
–Так ведь и я точно такая же жалкая посредственность.
–Ну уж нет,– возразил я,– вы взломали «Черный шифр», разве можно вас назвать посредственностью?
Взгляд старика вдруг посуровел, тело напряглось, а стул под ним заскрипел, как будто от работы мысли старик вмиг потяжелел. Немного помолчав, старик поднял голову, посмотрел на меня и спросил серьезно:
–Знаете, как я разгадал «Черный шифр»?
Я решительно помотал головой.
–Хотите узнать?
–Конечно.
–Так слушайте: Жун Цзиньчжэнь помог мне взломать «Черный шифр»!– Старик словно взывал к кому-то.– Ох, нет, нет, правильнее будет сказать, что вся заслуга принадлежит Жун Цзиньчжэню, а я пожинаю чужие лавры.
–Жун Цзиньчжэню?..– изумился я.– Разве он не… заболел?
Я не стал говорить «сошел с ума».
–Да, заболел, обезумел,– сказал старик.– Но вы себе даже не представляете: я раскрыл секрет «Черного шифра» именно благодаря его болезни, благодаря его несчастью.
–Как это?
Я так разволновался, что моя душа грозилась расколоться на части.
–Это длинная история!..
Старик вздохнул, взгляд его стал рассеянным, он погрузился в воспоминания…
6
[Далее со слов Янь Ши]
Не помню, когда именно это произошло, то ли в шестьдесят девятом году, то ли в семидесятом, но точно знаю, что зимой – с Жун Цзиньчжэнем случилась беда. До этого Жун Цзиньчжэнь был главой нашего подразделения, а я его заместителем. Подразделение было большим, в лучшие времена в нем насчитывалось N дешифровщиков, сейчас меньше, намного меньше. До Жун Цзиньчжэня во главе стоял человек по фамилии Чжэн, он и сейчас там, говорят, стал теперь начальником всего отдела. Он личность выдающаяся; ему в голень попала пуля, поэтому он хромает, но это не помешало ему занять место среди лучших представителей человечества. Это он нашел Жун Цзиньчжэня, они оба вышли с математического факультета университета Н. и до конца поддерживали добрые, даже, кажется, дружеские отношения. А еще раньше главой подразделения служил один талантливый выпускник старого Центрального университета, он во время Второй мировой взломал японский шифр высокого уровня, после Освобождения присоединился к 701-му и не раз добивался у нас огромных успехов; увы, «Фиолетовый шифр» довел его до безумия. Благодаря им троим подразделение достигло поразительных результатов. Да-да, поразительных, я ничуть не преувеличиваю – конечно, если бы с Жун Цзиньчжэнем ничего не стряслось, мы бы, уверен, снискали еще большую славу, и надо же, так непредвиденно… да, непредвиденно, все в этой жизни происходит непредвиденно.
Так вот, после того, что случилось с Жун Цзиньчжэнем, пост главы подразделения передали мне, и одновременно с этим я начал работать над взломом «Черного шифра», поэтому блокнот – блокнот Жун Цзиньчжэня с бесценными материалами по шифру – оказался, разумеется, в моих руках. Вы не знаете: этот блокнот был вместилищем мыслей Жун Цзиньчжэня, так сказать, мозгом, которым он прощупывал «Черный шифр» и в котором хранились его глубокие рассуждения и причудливые догадки. Когда я внимательно его изучал, слово за словом, страницу за страницей, меня не покидало чувство, что каждый иероглиф в нем – драгоценность, да такая, что дух захватывает; каждый иероглиф обладал собственным неповторимым, дразнящим меня ароматом. Я не способен создать свое, зато умею ценить чужое. Блокнот доказывал, что на пути к разгадке «Черного шифра» Жун Цзиньчжэнь уже сделал девяносто девять шагов, не хватало всего одного.
Последний шаг, решающий – ему предстояло отыскать «замо́к шифра».
Что такое «замок»: скажем, «Черный шифр» – это дом, который мы хотим спалить; сперва нам нужно собрать побольше сухого хвороста, чтобы его можно было поджечь. Жун Цзиньчжэнь подготовил целую гору хвороста, такую, что покрыла весь дом до самой крыши, оставалось лишь развести огонь. Найти «замок» – значит зажечь огонь, дать пламени вспыхнуть.
Судя по записям, Жун Цзиньчжэнь искал его уже год. Иначе говоря, всего за пару лет он сделал девяносто девять шагов, но последний шаг ему никак не давался. Это было удивительно. Казалось бы, не может человек, который прошел девяносто девять шагов за два года, потратить целый год на один-единственный шаг, каким бы трудным он ни был, и так его и не сделать. Это первая странность.
Вторая странность (не знаю, поймете вы или нет) заключалась в следующем: «Черный шифр», шифр высокого уровня, использовался на тот момент уже три года, и за все это время мы не засекли в нем ни одной ошибки, как будто мы расшифровывали речь человека, который подражает сумасшедшему и несет тарабарщину, не выдавая себя ни единым знаком, не оставляя ни единой зацепки. Такое в истории криптографии встречалось крайне редко. Жун Цзиньчжэнь давно нам об этом говорил, он считал, что это ненормально, и все пытался понять, в чем тут дело, даже заподозрил, что «Черный шифр» списан с какого-то другого, старого шифра. Потому что только шифр, который уже когда-то применяли и теперь доработали, может быть настолько безупречным; либо же его создатель – бог, великий гений, какого мы и вообразить не в силах.
Две странности – две задачи, которые подстегивают работу мысли. И мысль Жун Цзиньчжэня была широка, глубока и остра; блокнот позволил мне коснуться души Жун Цзиньчжэня, до того невозможно прекрасной, что становилось страшно. Поначалу, как только блокнот попал в мои руки, я хотел было взобраться на плечи Жун Цзиньчжэня и потому бросился по следу его мысли. Но как только я ступил на этот путь, я понял, что приближаюсь к могучей душе, чье дыхание сотрясает меня, обрушивается ударом.
Эта душа грозилась поглотить меня.
Эта душа в любой миг могла поглотить меня!
Можно сказать, блокнот и был Жун Цзиньчжэнем, и чем дольше я за ним наблюдал (изучал его блокнот), чем ближе к нему подступал, чем сильнее ощущал его мощь, глубину, исключительность, тем отчетливее чувствовал собственную слабость, ничтожность – словно мало-помалу сокращался в размерах. В те дни, вчитываясь в каждое слово блокнота, я по-настоящему осознал, что этот Жун Цзиньчжэнь – и правда гений, многие его мысли поражали своей необычайностью, беспощадной остротой, проницательностью, его могучий ум подавлял, буйствовал, выдавал скрытую в его сердце мрачную свирепость людоеда. Мне чудилось, что передо мной не блокнот, а весь человеческий род, от сотворения до истребления, и все, что я видел, было в высшей степени диковинно-прекрасно, блистало человеческой мудростью и одаренностью.
Блокнот нарисовал мне образ этого человека: он был богом, который все сотворил, он был дьяволом, который все разрушил – все, даже основы моей души. Рядом с ним меня охватывали жар, благоговение, страх, я готов был пасть ниц. Прошло три месяца; нет, я не взобрался ему на плечи, это было невозможно! Я лишь радостно и слабо припал к нему, как ребенок, что прильнул к груди матери после долгой разлуки, как капля дождя, что наконец коснулась земли и просочилась в почву.
