—Видели раньше?
На обороте — лицо в анфас, по ободу линии, как волосы горгоны Медузы. Немного поколебавшись, Анна покачала головой, отвернулась.
Фельдшер обнял ее за плечи:
—Вы заходите к нам позже вечером? Уже, так сказать, не по делу, а просто на огонек.
—Благодарю, но не знаю, надолго ли я здесь.
—Так ведь вода. Так ведь разлив, ветер. Вам и не уехать. Мы ужинаем поздно. У нас тут сложился кружок. Новый человек всегда интересен.
—Благодарю, буду. У меня с собой банка маслин — я захвачу.
Провожая меня до крыльца, Рогинский еще раз напомнил, что меня ждут. Но, несмотря на радушие, мне показалось, что я ему не слишком понравился.
По пути к хате, где оставил вещи, я вышел к мосткам. Постоял, глядя на грязноватые волны прибывающей воды. Уехать в любом случае не выйдет, как бы ни мечтал об этом товарищ Турщ! Он был крайне недоволен моим желанием разыскать местного, который нашел тело. И еще раз, без помех, переговорить со священником. Но все же обещал лодку рано утром, раздраженно бросив, что «никуда Австрияк не денется, верьте, знаю. За пристанью присмотрим и за попом». Крупная стрекоза, вильнув у лица, сбила меня с мысли. Что-то было еще, что-то важное…
А интересная штучка этот медальон, найденный на теле! Откуда он там и чей — жертвы, убийцы? Оставили его с умыслом, нарочно или вышло случайно? Или за смертью Рудиной стоит нечто большее, чем местечковый «жестокий романс»? Руководство «Научное следствие и полиция» делит все расследование на три этапа. Собирание данных о совершенном преступлении. Создание на их основе рабочей гипотезы. И, наконец, третий — поимка виновника. Откладывая временно в сторону упрощенность этой схемы, я признался себе, что застрял не дальше первого этапа. Гипотезу построить пока не выйдет. Я устал, хотел выспаться, разложить по полочкам мысли, впечатления, вопросы. Но оставался фельдшер Аркадий Петрович Рогинский. Я решил, что вечером мне обязательно нужно к нему. Может получиться познакомиться поближе, разговорить его компанию. Да и приглашение было кстати, я позабыл, что не обедал.
По дороге заглянул в лавку, вполне привычный ассортимент, но скудный. Спички, мыло, на чистой широкой полке рулон простой ткани. Разглядывая каменные пряники, я вспомнил, что газеты писали о бедственном положении сел в части продуктов, и подумал, что вряд ли мой лодочник рад лишнему рту. Жили тут небогато. Продналог, первые годы перестройки на селе давались крайне нелегко. Положение села выражалось, пожалуй, частушкой:
Ленин Троцкому сказал —
Давай поедем на базар,
Купим лошадь карюю,
Накормим пролетарию.
Дом, где меня поселили, был двухэтажным, окруженным резным балкончиком. Второй этаж деревянный, нижний — каменный, что называется «на низах», спасение от воды в разлив. Я постучал в окно, обошел крыльцо. Позади него стояла узкая старая лодка. Лежали мотки веревок и сети, наброшенные на вросший в землю, опрокинутый истукан — каменный идол, выглаженный временем и степным ветром.
—Почистись, земли натащишь.
Со спины подошел хозяин, лодочник.
—Как величать-то тебя?
—Егором.
—Данила,— он протянул руку.— Волковы мы.
Он облокотился о столбик тына, поудобнее устроил ногу с пустой штаниной. Я взял железный скребок, занялся ботинками. Кивнул на идола, вокруг которого без почтения рылись пестрые куры.
—Откуда он у вас?— Такие божки изредка встречались в степи, торча на курганах как часовые.
—Еще при старой власти, лет тому десять сосед пахал.— Лодочник скрутил самокрутку, настроился на разговор.— Недалече курган низкий, совсем старый. Под него не лезем, а рядом что же? Ну и зацепило плугом камень, лемех согнуло. Я пошел посмотреть. Торчит эта каменная баба,— он ткнул в истукана пальцем, расшугав кур.
В абрисе фигуры идола с трудом, но угадывались женские черты.
Данила пошарил по карманам, вытащил спички.
—Сосед и говорит: здесь клад должен быть! Стали мы копать напеременку. Две статуи вытащили ищо. А на дне ямы вроде как горшок. С него земля посыпалася, а снизу камешки. Мы эти камешки к кузнецу, он один в горн сунул — ничего! Не смог растопить. Он и кувалдой по нему. Ничего не берет.— Данила рассказывал со вкусом, забыв про самокрутку, делая паузы и взмахи рукой для остроты рассказа. Видно, пересказывал случай не в первый раз.
—Кузнец, конечно, разное, мол, клад этот — заговоренный! А я говорю, раз боишься, то к попу отнесем. Он молебен отслужит, и будут из камушков деньги.
—И что же?
—А,— он досадливо махнул рукой,— тогда другой поп служил. Забрал и гор-шок, и камушки. Да и отдал уряднику, а тот их послал вРостов. Так и ушел клад. Двенадцать фунтов весил! А каменных баб мы себе взяли.
—Не опасаешься? Все-таки древний идол?— Я перешел на ты, невольно подделавшись под его лад.
—Баба, она и есть баба, чего ее бояться. Сосед мой опосля с глузду съихал
[21]. Все копал, клад искал с другими бугровщиками, да без толку.
—Кто это — бугровщики?
—Которые клады копают. Бывает, и в курганы лезут, я так-то думаю, там самое золото и серебро.
—А ты не копаешь?
—Не. Идем, что ли, в дом?
Я наконец разместил все свои вещи, вытянулся на кровати. Небольшая комната, тканые половики. При входе, высоко над дверью, помещалось круглое зеркало, лежа, я рассматривал его, однако к чему оно здесь, так и не догадался. Тянуло не вставать до самого утра. Но, раз не вышло пока добраться до Австрияка, не стоит терять зря вечер. Я достал чистую сорочку, свитер. Наугад толкнул дверь, сказать хозяину, что ухожу. Шансы, что лодочник поинтересуется делами навязанного ему гостя, малы, но все же приличия требовали. Оказалось, кухня. Печь теплая «в низах», полы посыпаны песком. Хозяин почти радушно предложил поужинать:
—Исть будете? Каша со вчера настоялась, жир утячий.
Хозяйка Марина разделывала рыбу:
—Рахманку
[22] делаю. Спробуйте, вкусно.
Я поблагодарил и отказался, сказав, что иду ужинать к фельдшеру.
—Тю, рази вас там накормят толком,— хозяйка говорила с явной насмешкой.— Фельдшериха — та, може, воды сварит.
Лодочник одернул:
—Цыц, Маринка,— но она только повела плечом:
—Тогда хоть чаю!
Я кивнул, присел, не удержался, отломил хлеб. Лодочник помог, прижал ломоть — край поднялся вверх.
—Хозяйка замешивает: раньше-то на молоке, теперя на чем придется.
