Пока он говорил, я рассматривал вынутую книгу — Яков Канторович, юридический поверенный, «Средневековые процессы о ведьмах». «Чудесные знамения. Правдивые описания событий необыкновенных», автор — я покрутил книгу — Финцелиус.
—У вас интересная библиотека.
Фельдшер достал другой томик, французского натуралиста, на корешке тусклым золотом год — 1874-й.
—«Летучая мышь есть символ безумия»,— прикрыв глаза, процитировал, выделив строчку в книге пальцем. Его жена, возясь у буфета, отвернулась, протирая чистым полотенцем миску.
—Удивительно, как вы точны на цитаты.
—Да, не пожалуюсь. Но ведь тут что делать? Глушь, вот и читаю.
Я полистал страницы, нашел интересное: «важнейшая характеристика змеи — ее хтоническая природа».
—«Змея сочетает в себе мужское и женское, огненную и водную символику,— прочитал я вслух.— Длинные гибкие предметы соответствуют змее: нитка, бусы, волосы».
Придержал строчку пальцем.
—«Двенадцать пар скрытых ног змеи можно увидеть только вЮрьев день; человек, увидевший их, умрет»,— процитировал, не заглядывая в книгу, Рогинский.
—Средневековая чушь, если позволите,— донеслось от стола с играющими.
—«Змей тесно связан с фаллической символикой»,— я листал страницы дальше.
—«Галавища в маслище, сапажища в дегтище, а партки набиты змеей»,— снова от стола, уже со смешком.
—Однако Ева искушена была змеем, Дмитрий Львович,— не согласился фельдшер с невидимым участником разговора.
Забавный чудак. Я взял с полки томик поэзии, яркий корешок.
—Позвольте-ка,— фельдшер ловко вынул книгу из моих пальцев, несколько нараспев продекламировал:— «Домового ли хоронят, ведьму замуж выдают»… Прямо строки о нашем ненастье. О, я убежден, что поэт страдал невропатией. То, что принято называть вдохновением,— просто повышенная возбудимость. Мне, как лицу, не чуждому медицины, интересны свойства человеческой психики.
Анна отвлекла мужа какой-то хозяйственной просьбой. Меж тем за столом под широким желтым абажуром шла игра. Я подумал было — в карты, но оказалось, в другое. «Гусек». Картонное игровое поле напомнило свернувшуюся змею. От игры я отказался, отговорился, что неазартен. Присел к столу, но наблюдал не за игрой, а за играющими. Компания тоже как всюду. Теснота места, общества и мысли вынуждает тех, кто имеет если не одинаковые интересы и вкусы, так хотя бы общие бытовые привычки, жаться друг к другу.
Рогинский представил нас. Почти все собравшиеся были мне уже знакомы заочно. Бывший управляющий рыбокоптильным заводом, конторщик и почтовый служащий. Последний, как нарочно, и видом, и даже именем — карикатура на сам этот тип. Астраданцев, он представился по имени — Саша, с ударением на последнее «а». Старательно прямо держит голову, опасаясь, что светлые локоны из прически капуль
[28] завесят глаза.
Ему оппонирует в игре Дмитрий Львович Псеков, бывший управляющий заводом. Усы параллельны плечам. Когда наклоняется, протягивая руку в игре, мелькает проплешина; широкие ладони человека, хорошо знакомого с тяжелой физической работой. На первый взгляд лет скорее средних. Но, если всмотреться, видна сетка вен, склеры мутные. Пенсне на широком черном шнурке. Пожалуй, сильно старше.
Почувствовав мой взгляд, он поднял голову.
—Егор Алексеевич?
—Верно.
—Да-да, тезка эсера, убийцы министра, террориста
[29],— усмехнулся Псеков.— Не надумали сыграть?
Некоторую симпатию вызвал конторщик — Нахиман Бродский. Брюнет, из тех, кому приходится бриться дважды в день, твердое рукопожатие. Сутулится, спортивный свитер.
—Присоединяйтесь,— предложил Бродский, передвигая фишку.— Правила так просты, что, считай, их и нет! Всего лишь пройти все клетки. Если, к примеру, наступили на клетку гуся, который вперед смотрит, то следующий ход — ваш. А вот если занесло в кабак, стало быть, пропускаете!
Под общий смех звякнуло стекло, выпили. Псеков под наливочку для аппетита подвинул миску с маслинами.
Перебирая фишки, я прикидывал, как подойти к нужному в разговоре.
—Представьте, меня сегодня отправили за провизией к мертвецу,— начал я.
—А, Петр-мертвец?— фельдшер крутил в руках кости, прикидывая бросок.— У них действительно хорошее молоко и сметана. Но, видите ли, имеет место некоторая афера. Петр заведует сепараторным пунктом по перегонке молока. Ему молоко сдают в порядке налога. Давайте, ваш ход!
—Этот его сон — летаргический энцефалит
[30], сонная болезнь. Очевидно, организм был ослаблен, скажем, после «испанки». Стоило бы растолковать обывателям,— я обращался к фельдшеру.
Бродский хмыкнул, все переглянулись. Рогинский налил себе из графинчика.
—Уж лучше вы.— Сделал глоток и добавил с улыбкой:— Предложите товарищу Турщу свои соображения, он включит вас в программу с лекцией.— Улыбаясь, он собирал вилочкой маслины к краю тарелки.
—Наш комиссар, я имею в виду товарища Турща, не покладая рук борется с суевериями и метафизикой,— сказал Псеков.
Фразу про мертвеца я пустил наугад, но попал, заговорили оТурще. А там недалеко и до его отношений сРудиной.
—Кстати, сам он что за человек, местный?— Я чувствовал азарт, разговор повернул в нужное мне русло.
—Сын гувернантки. Избалованный, злой мальчик, mauvais type. Воображает себя карбонарием,— вступил Астрадамцев,— В то же время пуп-то у него как у всех завязан. Обычный человек.
—Жаден, беспринципен, ловчила и развязный хам, вот что такое ваш Турщ,— добавил Псеков. Бродский, чуть качнув головой, сверлил его взглядом, но Псеков упрямо продолжил:— Нахватался лозунгов, как пес репейника, вот и вся его революция.
—Странно, он производит впечатление человека, который болеет за дело, и к тому же вы говорили, он принял близко к сердцу судьбу погибшей, выходит, не чужд сострадания,— произнося это, я смотрел на фельдшера, но ответил мне Астраданцев:
—Еще бы, метил ее себе в конкубины
[31],— пробормотал он себе под нос.
—Бросьте,— поморщился Бродский.— Нехорошо. Девушка ведь умерла. К тому же гнусно повторять сплетни.
—Гражданин с портфелем и сам не чурается говорить за спиной,— возразил Псеков и повернулся ко мне.— Но мы в его дела не вмешиваемся, соблюдаем гигиену. Что вы задумались, ходите.
